Page 585 - Тихий Дон

— А Егорий-победоносец?
— Тюууу! Окстись, чумовой! Да рази ж он казак?
— Чистый донской, родом с низовой станицы, кубыть, Семикаракорской.
— Ох, и гнешь! Хучь попарил бы спервоначалу. Не казак он!
— Не казак? А зачем его при пике изображают?
Дальше Григорий не слышал. Он тронул рысью, спустился в балочку и, пересекая
Гетманский шлях, увидел, как подвода и верховые медленно съезжают с горы в хутор.
Почти до самой Каргинской ехал Григорий рысью. Легонький ветерок поигрывал
гривой ни разу не запотевшего коня. Бурые длинные суслики перебегали дорогу, тревожно
посвистывали. Их резкий предостерегающий посвист странным образом гармонировал с
величайшим безмолвием, господствовавшим в степи. На буграх, на вершинных гребнях
сбоку от дороги взлетывали самцы-стрепеты. Снежно-белый, искрящийся на солнце
стрепеток, дробно и споро махая крыльями, шел ввысь и, достигнув зенита в подъеме,
словно плыл в голубеющем просторе, вытянув в стремительном лете шею, опоясанную
бархатисто-черным брачным ожерелком, удаляясь с каждой секундой. А отлетев с сотню
саженей, снижался, еще чаще трепеща крылами, как бы останавливаясь на месте. Возле
самой земли, на зеленом фоне разнотравья в последний раз белой молнией вспыхивало
кипенно-горючее оперенье крыльев и гасло: стрепет исчезал, поглощенный травой.
Призывное неудержимо-страстное «тржиканье» самцов слышалось отовсюду. На самом
шпиле причирского бугра, в нескольких шагах от дороги, Григорий увидел с седла
стрепетиный точок: ровный круг земли, аршина полтора в поперечнике, был плотно утоптан
ногами бившихся за самку стрепетов. Ни былки не было внутри точка; одна серая пылица,
испещренная крестиками следов, лежала ровным слоем на нем, да по обочинам на сухих
стеблях бурьяна и полыни, подрагивая на ветру, висели бледно-пестрые с розовым подбоем
стрепетиные перья, вырванные в бою из спин и хлупей ратоборствовавших стрепетов.
Неподалеку вскочила с гнезда серенькая, невзрачная стрепетка. Горбясь, как старушонка,
проворно перебирая ножками, она перебежала под куст увядшего прошлогоднего донника и,
не решаясь подняться на крыло, затаилась там.
Незримая жизнь, оплодотворенная весной, могущественная и полная кипучего биения,
разворачивалась в степи: буйно росли травы; скрытые от хищного человеческого глаза, в
потаенных степных убежищах понимались брачные пары птиц, зверей и зверушек, пашни
щетинились неисчислимыми остриями выметавшихся всходов. Лишь отживший свой век
прошлогодний бурьян — перекати-поле — понуро сутулился на склонах, рассыпанных по
степи сторожевых курганов, подзащитно жался к земле, ища спасения, но живительный,
свежий ветерок, нещадно ломая его на иссохшем корню, гнал, катил вдоль и поперек по
осиянной солнцем, восставшей к жизни степи.
Григорий Мелехов приехал в Каргинскую перед вечером. Через Чир переправился
вброд; на стойле, около казачьей слободки, разыскал Рябчикова.
Наутро принял от него командование над разбросанными по хуторам частями своей 1-й
дивизии и, прочитав последние присланные из штаба сводки, посоветовавшись со своим
начштадивом Михаилом Копыловым, решил наступать на юг до слободы Астахове.
В частях ощущалась острая нехватка патронов. Необходимо было с боем добыть их.
Это и было основной целью того наступления, которое Григорий решил предпринять.
К вечеру в Каргинскую было стянуто три полка конницы и полк пехоты. Из двадцати
двух ручных и станковых пулеметов, имевшихся в дивизии, решено было взять только
шесть: на остальные не было лент.
Утром дивизия пошла в наступление. Григорий, кинув где-то по дороге штаб, взял на
себя командование 3-м конным полком, выслал вперед конные разъезды, походным
порядком тронулся на юг, направлением на слободу Пономаревку, где, по сведениям
разведки, сосредоточивались красноармейские пехотные полки 101-й и 103-й, в свою
очередь готовившиеся наступать на Каргинскую.
Верстах в трех от станицы его догнал нарочный, вручил письмо от Кудинова.