Page 761 - Тихий Дон

— Кто ее знает. — Григорий отставил тарелку с кашей, тоже вышел во двор.
Аксинья стояла около крыльца, прижав к груди ладонь. Григорий обнял ее, с тревогой
спросил:
— Ты чего, Ксюша?
— Тошно, и голова болит.
— Пойдем в хату, приляжешь.
— Иди, я зараз.
Голос у нее был глухой и безжизненный, движения вялые. Григорий пытливо
посмотрел на нее, когда она вошла в жарко натопленную комнату, заметил горячий румянец
на щеках, подозрительный блеск глаз. Сердце у него тревожно сжалось: Аксинья была явно
больна. Он вспомнил, что и вчера она жаловалась на озноб и головокружение, а перед утром
так вспотела, что курчеватые на шее прядки волос стали мокрые, словно после мытья, он
заметил это, проснувшись на заре, и долго не сводил глаз со спавшей Аксиньи, и не хотел
вставать, чтобы не потревожить ее сон.
Аксинья мужественно переносила дорожные лишения, она даже подбадривала
Прохора, который не раз говаривал: «И чего это за черт, за война, и кто ее такую выдумал?
Едешь день-деньской, а приедешь — заночевать негде, и неизвестно, докуда же так будем
командироваться?» Но в этот день не выдержала и Аксинья. Ночью, когда улеглись спать,
Григорию показалось, что она плачет.
— Ты чего это? — спросил он шепотом. — Чего у тебя болит?
— Захворала я… Как же теперь будем? Бросишь меня?
— Ну вот, дура! Как же я тебя брошу? Не кричи, может, это так у тебя, приостыла с
дороги, а ты уж испужалась.
— Гришенька, это — тиф.
— Не болтай зря! Ничего не видно; лоб у тебя холодный, может, и не тиф, — утешал
Григорий, но в душе был убежден, что Аксинья заболела сыпняком, и мучительно
раздумывал, как же поступить с ней, если болезнь свалит ее с ног.
— Ох, тяжело так ехать! — шептала Аксинья, прижимаясь к Григорию. — Ты глянь,
сколько народу набивается на ночевках! Вши нас заедят, Гриша! А мне и обглядеть себя
негде, скрозь — мужчины… Я вчера уж вышла в сарай, растелешилась, а их на рубахе…
Господи, я сроду такой страсти не видала! Я как вспомню про них — и тошно мне
становится, исть ничего не хочу… А вчера ты видал у этого старика, какой на лавке спал,
сколько их? Прямо посверх чекменя полозеют.
— Ты об них не думай, заладила черт те об чем! Ну вши — и вши, их на службе не
считают, — с досадой прошептал Григорий.
— У меня все тело зудит.
— У всех зудит, чего ж теперь делать? Терпи. Приедем в Екатеринодар — там
обмоемся.
— А чистое хучь не надевай, — со вздохом сказала Аксинья. — Пропадем мы от них,
Гриша!
— Спи, а то завтра рано будем трогаться.
Григорий долго не мог уснуть. Не спала и Аксинья. Она несколько раз всхлипнула,
накрыв голову полой шубы, потом долго ворочалась, вздыхала и уснула только тогда, когда
Григорий, повернувшись к ней лицом, обнял ее. Среди ночи Григорий проснулся от резкого
стука. Кто-то ломился в дверь, зычно кричал:
— А ну, открывайте! А то дверь сломаем! Поснули, проклятые!..
Хозяин, пожилой и смирный казак, вышел в сени, спросил:
— Кто такой? Чего вам надо? Ежли ночевать — так у нас негде, и так полным-полно,
повернуться негде.
— Открывай, тебе говорят! — кричали с надворья.
В переднюю комнату, широко распахнув двери, ввалилось человек пять вооруженных
казаков.