Page 863 - Тихий Дон

надо». На том и согласились. Подкараулил я, когда Капарин уснул, слышу — и ты спишь,
похрапываешь. Ну, подполз и тюкнул поленом по голове. И ножками наш штабс-капитан не
дрыгнул! Сладко так потянулся — и покончил жизню… Потихонечку обыскали его, потом
взяли за ноги и за руки, донесли до берега, сняли сапоги, френчик, полушубок — и в воду
его. А ты все спишь, сном-духом ничего не знаешь… Близко от тебя, Мелехов, смерть
нынешнюю ночь стояла! В головах она у тебя стояла. Хотя Яков Ефимыч и сказал, что тебя
трогать не надо, а я думаю: «Об чем они могли днем гутарить? Дохлое это дело, когда из
пятерых двое начинают наиздальке держаться, секреты разводить…» Подкрался к тебе и уже
хотел тебя рубануть с потягом, а то, думаю — вдарь его поленом, а он, черт, здоровый на
силу, вскочит и начнет стрелять, ежели не оглушу доразу… Ну, Фомин опять мне все дело
перебил. Подошел и шепчет: «Не трогай, он наш человек, ему можно верить». То да се, а тут
непонятно нам стало — куда капаринское оружие делось? Так и ушел я от тебя. Ну и крепко
же ты спал, беды не чуял!
Григорий спокойно сказал:
— И зря бы убил, дурак! Я в сговоре с Капариным не состоял.
— А с чего же это оружие его у тебя оказалось?
Григорий улыбнулся:
— Я у него пистолеты ишо днем отобрал, а затвор вечером вынул, под седельный
потник схоронил.
Он рассказал о вчерашнем разговоре с Капариным и о его предложении.
Фомин недовольно спросил:
— Почему же ты вчера об этом не сказал?
— Пожалел его, черта слюнявого, — откровенно признался Григорий.
— Ах, Мелехов, Мелехов! — воскликнул искренне удивленный Чумаков. — Ты
жалость туда же клади, куда затвор от капаринской винтовки положил, — под потник хорони
ее, а то она тебя к добру не приведет!
— Ты меня не учи. С твое-то я знаю, — холодно сказал Григорий.
— Учить мне тебя зачем же? А вот ежели бы ночью, через эту твою жалость, ни за что
ни про что на тот свет тебя отправил бы, — тогда как?
— Туда и дорога была бы, — подумав, тихо ответил Григорий. И больше для себя, чем
для остальных, добавил: — Это в яви смерть животу принимать страшно, а во время сна она,
должно быть, легкая…

XV

В конце апреля ночью они переправились на баркасе через Дон. В Рубежном у берега
их поджидал молодой казак с хутора Нижне-Кривского Кошелев Александр.
— Я с вами, Яков Ефимыч. Остобрыдло дома проживать, — сказал он, здороваясь с
Фоминым.
Фомин толкнул Григория локтем, шепнул:
— Видишь? Я же говорил… Не успели переправиться с острова, а народ уже — вот он!
Это — мой знакомец, боевой казачишка. Хорошая примета! Значит, дело будет!
Судя по голосу, Фомин довольно улыбался. Он был явно обрадован появлением нового
соучастника. Удачная переправа и то, что сразу же к ним примкнул еще один человек, — все
это подбадривало его и окрыляло новыми надеждами.
— Да у тебя, окромя винтовки с наганом, и шашка и бинокль? — довольно говорил он,
рассматривая, ощупывая в темноте вооружение Кошелева. — Вот это казак! Сразу видно,
что настоящий казак, без подмесу!
Двоюродный брат Фомина подъехал к берегу на запряженной в повозку крохотной
лошаденке.
— Кладите на повозку седла, — вполголоса сказал он. — Да поспешайте, ради Христа,
а то и время не раннее, да и дорога нам не близкая…