Page 860 - Тихий Дон

Советской власти. Если я правильно понимаю, это — ваше прошлое и боязнь ареста, не так
ли?
— Вы сказали, что вас не интересуют причины.
— Да-да, это к слову, теперь несколько слов о себе. Я в прошлом офицер и член партии
социалистов-революционеров, позднее я решительно пересмотрел свои политические
убеждения… Только монархия может спасти Россию. Только монархия! Само провидение
указывает этот путь нашей родине. Эмблема Советской власти — молот и серп, так? —
Капарин палочкой начертил на песке слова «молот, серп», потом впился в лицо Григория
горячечно блестящими глазами: — Читайте наоборот. Прочли? Вы поняли? Только
престолом окончится революция и власть большевиков! Знаете ли, меня охватил
мистический ужас, когда я узнал об этом! Я трепетал, потому что это, если хотите, — божий
перст, указывающий конец нашим метаниям…
Капарин задохнулся от волнения и умолк. Его острые, с тихой сумасшедшинкой глаза
были устремлены на Григория. Но тот вовсе не трепетал и не испытывал мистического
ужаса, услышав такое откровение. Он всегда трезво и буднично смотрел на вещи, потому и
сказал в ответ:
— Никакой это не перст. Вы в германскую войну на фронте были?
Озадаченный вопросом, Капарин ответил не сразу:
— Собственно, почему вы об этом? Нет, непосредственно на фронте я не был.
— А где же вы проживали войну? В тылу?
— Да.
— Все время?
— Да, то есть не все время, но почти. А почему вы об этом спрашиваете?
— А я на фронте с четырнадцатого года и по нынешний день, с небольшими
перерывами. Так вот насчет этого перста… Какой там может быть перст, когда и бога-то
нету? Я в эти глупости верить давно перестал. С пятнадцатого года как нагляделся на войну,
так и надумал, что бога нету. Никакого! Ежели бы был — не имел бы права допущать людей
до такого беспорядка. Мы, фронтовики, отменили бога, оставили его одним старикам да
бабам. Пущай они потешаются. И перста никакого нету и монархии быть не может. Народ ее
кончил раз навсегда. А это, что вы показываете, буквы разные перевертываете, это, извините
меня, — детская забава, не больше. И я трошки не пойму — к чему вы все это подводите? Вы
мне говорите попроще да покороче. Я в юнкерском не учился и не дюже грамотный, хотя и
офицером был. Ежели бы я пограмотнее был, может, и не сидел бы тут с вами на острове, как
бирюк, отрезанный половодьем, — закончил он с явственно прозвучавшим в голосе
сожалением.
— Это не важно, — торопливо сказал Капарин. — Не важно, верите вы в бога или нет.
Это — дело ваших убеждений, вашей совести. Точно так же не имеет значения — монархист
вы, или учредиловец, или просто казак, стоящий на платформе самостийности. Важно, что
нас объединяет единство отношений к Советской власти. Вы согласны с этим?
— Дальше.
— Мы делали ставку на всеобщее восстание казаков, так? Она оказалась битой. Теперь
надо выпутываться из этого положения. С большевиками можно бороться и потом и не
только под начальством какого-то Фомина. Важно сейчас сохранить себе жизнь, поэтому я и
предлагаю вам союз.
— Какой союз. Против кого?
— Против Фомина.
— Не понимаю.
— Все очень просто. Я приглашаю вас в сообщники… — Капарин заметно волновался
и говорил уже, прерывисто дыша: — Мы с вами убиваем эту троицу и идем в Вешенскую.
Понятно? Это нас спасет. Эта заслуга перед Советской властью избавляет нас от наказания.
Мы живем! Вы понимаете, живем!.. Спасаем себе жизнь! Само собою разумеется, что в
будущем при случае мы выступаем против большевиков. Но тогда, когда будет серьезное