Page 3 - Здравствуй грусть

На прощание Сирил предложил, что научит меня управлять парусником. Я вернулась к
ужину, поглощенная мыслями о нем, и совсем или почти совсем не принимала участия в
разговоре; я едва обратила внимание на то, что отец чем-то встревожен. После ужина,
как всегда по вечерам, мы расположились в шезлонгах на террасе перед домом. Небо
было усеяно звездами. Я смотрела на них в смутной надежде, что они до срока начнут,
падая, бороздить небо. Но было еще только начало июля, и звезды были недвижны. На
усыпанной гравием террасе пели цикады. Наверное, много тысяч цикад, опьяненных
зноем и лунным светом, ночи напролет издавали этот странный звук. Мне когда-то
объяснили, что они просто трут одно о другое свои надкрылья, но мне больше нравилось
думать, что эта песня, такая же стихийная, как весенние вопли котов, рождается в их
гортани. Мы блаженствовали; только маленькие песчинки, забившиеся под блузку,
мешали мне уступить сладкой дремоте. И тут отец кашлянул и выпрямился в шезлонге.
— К нам собираются гости, — сказал он.

— Я в отчаянии закрыла глаза. Так я и знала: слишком уж мирно мы жили это не могло
долго продолжаться.

— Скажите же скорее, кто? — воскликнула Эльза, падкая на светские развлечения.
— Анна Ларсен, — ответил отец и обернулся ко мне. Я молча смотрела на него, я была
слишком удивлена, чтобы отозваться на эту новость.
— Я предложил ей погостить у нас, когда ее утомит выставлять свои модели, и она… она
приезжает.
Вот уж чего я меньше всего ждала. Анна Ларсен была давнишней подругой моей
покойной матери и почти не поддерживала отношений с отцом. И однако, когда два года
назад я вышла из пансиона, отец, не зная, что со мной делать, отправил меня к ней. В
течение недели она научила меня одеваться со вкусом и вести себя в обществе. В ответ я
прониклась к ней пылким восхищением, которое она умело обратила на молодого
человека из числа своих знакомых. Словом, ей я была обязана первыми элегантными
нарядами и первой влюбленностью и была преисполнена благодарности к ней. В свои
сорок два года это была весьма привлекательная, изящная женщина с выражением
какого-то равнодушия на красивом, гордом и усталом лице. Равнодушие — вот, пожалуй,
единственное, в чем можно было ее упрекнуть. Держалась она приветливо, но
отчужденно. Все в ней говорило о твердой воле и душевном спокойствии, а это внушало
робость. Хотя она была разведена с мужем и свободна, молва не приписывала ей
любовника. Впрочем, у нас был разный круг знакомых: она встречалась с людьми
утонченными, умными, сдержанными, мы — с людьми шумными, неугомонными, от
которых отец требовал одного — чтобы они были красивыми или забавными. Думаю,
Анна слегка презирала нас с отцом за наше пристрастие к развлечениям, к мишуре, как
презирала вообще все чрезмерное. Связывали нас только деловые обеды — она
занималась моделированием, а отец рекламой, — память о моей матери да мои старания
потому что я, хоть и робела перед ней, неизменно ею восхищалась. Но в общем ее
внезапный приезд был совсем некстати, принимая во внимание Эльзу и взгляды Анны на
воспитание.

Эльза засыпала нас вопросами о положении Анны в свете, а потом ушла спать.
Оставшись наедине с отцом, я уселась на ступеньки у его ног. Он наклонился и положил
обе руки мне на плечи.
— Радость моя, почему ты такая худышка? Ты похожа на бездомного котенка. А мне
хотелось бы, чтобы моя дочь была пышной белокурой красавицей с фарфоровыми
глазками:

— Не о том сейчас речь, — перебила я его. — Ты мне лучше скажи, почему ты пригласил
Анну? И почему она согласилась приехать?

— Как знать, быть может, просто захотела повидать твоего старика отца.
— Ты не из тех мужчин, которые могут интересовать Анну, — сказала я. Она слишком
умна и слишком себя уважает. А Эльза? Ты подумал об Эльзе? Ты представляешь себе, о
чем будут беседовать Анна с Эльзой? Я — нет!