Page 154 - Золотой телёнок

— Вот что, товарищи, - говорил Паламидов, поспешая вместе с братьями по перу в
столовую, - давайте условимся — пошлых вещей не писать.

— Пошлость отвратительна! - поддержал Лавуазьян. - Она ужасна.
И по дороге в столовую корреспонденты единогласно решили не писать об Узун-Кулаке,
что значит Длинное Ухо, что в свою очередь значит-степной телеграф. Об этом писали
все, кто только ни был на Востоке, и об этом больше невозможно читать. Не писать
очерков под названием “Легенда озера Иссык-Куль”. Довольно пошлостей в восточном
вкусе!
На опустевшей трибуне, среди окурков, разорванных записок и нанесенного из пустыни
песка, сидел один только Корейко. Он никак не решался сойти вниз.
— Сойдите, Александр Иванович! — кричал Остап. Пожалейте себя! Глоток холодного
нарзана! А? Не хотите? Ну, хоть меня пожалейте! Я хочу есть! Ведь я все равно не уйду!
Может быть, вы хотите, чтобы я спел вам серенаду Шуберта “Легкою стопой ты приди,
друг мой”? Я могу!

Но Корейко не стал дожидаться. Ему и без серенады было ясно, что деньги придется
отдать. Пригнувшись и останавливаясь на каждой ступеньке, он стал спускаться вниз.

— На вас треугольная шляпа? — резвился Остап. -А где же серый походный пиджак? Вы
не поверите, как я скучал без вас. Ну, здравствуйте, здравствуйте! Может,
почеломкаемся? Или пойдем прямо в закрома, в пещеру Лейхтвейса, где вы храните
свои тугрики!
— Сперва обедать, — сказал Корейко, язык которого высох от жажды и царапался, как
рашпиль.
— Можно и пообедать. Только на этот раз без шалопайства. Впрочем, шансов у вас
никаких. За холмами залегли мои молодцы, - соврал Остап на всякий случай.
И, вспомнив о молодцах, он погрустнел. Обед для строителей и гостей был дан в
евразийском роде. Казахи расположились на коврах, поджав ноги, как это делают на
Востоке все, а на Западе только портные. Казахи ели плов из белых мисочек, запивали
его лимонадом. Европейцы засели за столы.

Много трудов, забот и волнений перенесли строители Магистрали за два года работы. Но
и не мало беспокойства причинила им организация парадного обеда в центре пустыни.
Долго обсуждалось меню, азиатское и европейское. Вызвал продолжительную
дискуссию вопрос о спиртных напитках. На несколько дней управление строительством
стало походить на Соединенные Штаты перед выборами президента. Сторонники сухой и
мокрой проблемы вступили в единоборство. Наконец, ячейка высказалась против
спиртного. Тогда всплыло новое обстоятельство-иностранцы, дипломаты, москвичи! Как
их накормить поизящнее? Всетаки они у себя там в Лондонах и Нью-Йорках привыкли к
разным кулинарным эксцессам. И вот из Ташкента выписали старого специалиста Ивана
Осиповича. Когда-то он был метрдотелем в Москве у известного Мартьяныча и теперь
доживал свои дни заведующим нарпитовской столовой у Куриного базара.

— Так вы смотрите, Иван Осипович, - говорили ему. в управлении, — не подкачайте.
Иностранцы будут. Нужно как-нибудь повиднее все сделать, пофасонистее.

— Верьте слову, - бормотал старик со слезами на глазах, — каких людей кормил! Принца
Вюртембергского кормил! Мне и денег платить не нужно. Как же мне напоследок жизни
людей не покормить? Покормлю вот — и умру!
Иван Осипович страшно разволновался. Узнав об окончательном отказе от спиртного, он
чуть не заболел, но оставить Европу без обеда не решился. Представленную им смету
сильно урезали, и старик, шепча себе под нос: “Накормлю и умру”-добавил шестьдесят
рублей из своих сбережений. В день обеда Иван Осипович пришел в нафталиновом
фраке. Покуда шел митинг, он нервничал, поглядывал на солнце и покрикивал на
кочевников, которые просто из любопытства пытались въехать в столовую верхом.
Старик замахивался на них салфеткой и дребезжал:

— Отойди, Мамай, не видишь, что делается! Ах, господи! Соус пикан перестоится. И