Page 24 - Золотой телёнок

принялся вносить записи в контокоррентную книгу.
Александр Иванович Корейко, один из ничтожнейших служащих “Геркулеса”, был
человек в последнем приступе молодости — ему было тридцать восемь лет. На красном
сургучном лице сидели желтые пшеничные брови и белые глаза. Английские усики
цветом тоже походили на созревший злак. Лицо его казалось бы совсем молодым, если
бы не грубые ефрейторские складки, пересекавшие щеки и шею. На службе Александр
Иванович вел себя как сверхсрочный солдат: не рассуждал, был исполнителен,
трудолюбив, искателен и туповат.
— Робкий он какой-то, - говорил о нем начальник финсчета, — какой-то уж слишком
приниженный, преданный какой-то чересчур. Только объявят подписку на заем, как он
уже лезет со своим месячным окладом. Первым подписывается— А весь оклад-то —
сорок шесть рублей. Хотел бы я знать, как он существует на эти деньги…

Была у Александра Ивановича удивительная особенность. Он мгновенно умножал и
делил в уме большие трехзначные и четырехзначные числа. Но это не освободило
Корейко от репутации туповатого парня.
— Слушайте, Александр Иванович, - спрашивал сосед, -сколько будет восемьсот тридцать
шесть на четыреста двадцать три?

— Триста пятьдесят три тысячи шестьсот двадцать восемь, — отвечал Корейко, помедлив
самую малость.

И сосед не проверял результата умножения, ибо знал, что туповатый Корейко никогда
не ошибается.

— Другой бы на его месте карьеру сделал, - говорили и Сахарков, и Дрейфус, и
Тезоименицкий, и Музыкант, и Чеважевская, и Борисохлебский, и Лапидус-младший, и
старый дурак Кукушкинд, и даже бежавший в сумасшедший дом бухгалтер Берлага, — а
этот— шляпа! Всю жизнь будет сидеть на своих сорока шести рублях.
И, конечно, сослуживцы Александра Ивановича, да и сам начальник финсчета товарищ
Арников, и не только он, но даже Серна Михайловна, личная секретарша начальника
всего “Геркулеса” товарища Полыхаева, - ну, словом, все были бы чрезвычайно
удивлены, если б узнали, что Александр Иванович Корейко, смиреннейший из
конторщиков, еще только час назад перетаскивал зачем-то с одного вокзала на другой
чемодан, в котором лежали не брюки “Столетье Одессы”, не бледная курица и не какие-
нибудь “Задачи комсомола в деревне”, а десять миллионов рублей в иностранной валюте
и советских денежных знаках.
В 1915 году мещанин Саша Корейко был двадцатитрехлетним бездельником из числа
тех, которых по справедливости называют гимназистами в отставке. Реального училища
он не окончил, делом никаким не занялся, шатался до бульварам и прикармливался у
родителей. От военной службы его избавил дядя, делопроизводитель воинского
начальника, и поэтому он без страха слушал крики полусумасшедшего газетчика:
— Последние телеграммы! Наши наступают! Слава богу! Много убитых и раненых! Слава
богу!
В то время Саша Корейко представлял себе будущее таким образом: он идет по улице —
и вдруг у водосточного желоба, осыпанного цинковыми звездами, под самой стенкой
находит 1вишневый, скрипящий, как седло, кожаный бумажник. В бумажнике очень
много денег, две тысячи пятьсот рублей… А дальше все будет чрезвычайно хорошо.

Он так часто представлял себе, как найдет деньги, что даже точно знал, где это
произойдет. На улице Полтавской Победы, в асфальтовом углу, образованном выступом
дома, у звездного желоба. Там лежит он, кожаный благодетель, чуть присыпанный сухим
цветом акаций, в соседстве со сплющенным окурком. На улицу Полтавской Победы Саша
ходил каждый день, но, к крайнему его удивлению, бумажника не было. Он шевелил
мусор гимназическим стеком и тупо смотрел на висевшую у парадного хода
эмалированную дощечку — “Податной инспектор Ю. М. Соловейский”. И Саша ошалело
брел домой, валился на красный плюшевый диван и мечтал о богатстве, оглушаемый
ударами сердца и пульсов. Пульсы были маленькие, злые, нетерпеливые.