Page 62 - Зона

– Здорово, Рудольф.
Мне хотелось предотвратить стандартный окрик: «Кто идет?!» От этого у меня всегда
портилось настроение.
– Стой! Кто идет?! – выкрикнул часовой, щелкая затвором.

Я молча шел прямо на часового.
– Вай, Борис?! – сказал Рудольф Хедоян. – чуть тебя стреляла!..

– Ладно, – говорю, – тут все нормально?
– Как нормально, – закричал Рудольф, – нормально?! Людей не хватаэт. Надзиратэл
вишка стоит! и Говоришь, нормально? Нэт нормально! Холод – нормально?! Э!..
Южане ВОХРы страшно мучились от холода. Иные разводили прямо на вышках
маленькие костры. И когда-то офицеры глядели на это сквозь пальцы. Затем Резо
Цховребашвили сжег до основания четвертый караульный пост.
После этого было специальное указание из штаба части запрещающее даже курить на
вышке. Самого Резо таскали к подполковнику Гречневу. Тот начал было орать. Но
Цховребашвили жестом остановил его и миролюбиво произнес:

«Ставлю коньяк!»
После чего Гречнев расхохотался и выгнал солдата без наказания…

– Вот так климат, – сказал Рудольф, – похуже, чем на Луне.
– Ты на Луне был? – спрашиваю.

– Я и в отпуске-то не был, – сказал Рудольф.
– Ладно, – говорю, – потерпи еще минут сорок…

Я стоял под вышкой несколько минут. Затем направился к шестому бараку. Я шел мимо
косых скамеек. Мимо покоробившихся щитов с фотографиями ударников труда. Мимо
водокачки, черный снег у дверей которой был истоптан.
Затем свернул к пожарной доске, чтобы убедиться, все ли инструменты на месте.

Начнись пожар, и заключенные вряд ли будут тушить его. Ведь любой инцидент, даже
стихийное бедствие, приятно разнообразит жизнь. Но аварийный стенд был в режиме, и
зеки этим пользовались. Когда в бараке начиналась резня, дерущиеся мчались к
пожарному стенду. Здесь они могли схватить лопату, чугунные щипцы или топор…
Из шестого барака донеслись приглушенные крики. На секунду я ощутил тошнотворный
холодок под ложечкой. Я вспомнил, какие огромные пространства у меня за спиной. А
впереди – один шестой барак, где мечутся крики. Я подумал, что надо уйти. Уйти и через
минуту оказаться на вахте с картежниками. Но в эту секунду я уже распахивал дверь
барака.
Онучина я увидел сразу. Он стоял в углу, прикрывшись табуреткой. Ножки ее зловеще
торчали вперед.
Онучин был известным стукачом. А также – единственным человеком в зоне, который
носил бороду. Так он снялся, будучи подследственным. Затем снимок перекочевал в
дело. В дальнейшем борода стала его особой приметой, как и размашистая татуировка:
«Не забуду мать родную и погибшему отцу!»

Онучин был избит. Борода его стала красной, а пятна на телогрейке – черными. Он
размахивал табуреткой и все повторял:

– За что вы меня убиваете? Ни за что вы меня убиваете! Гадом быть, ни за что!..