Page 241 - Избранное

И она играла какой-нибудь собачий вальс или шимми я или брала несколько бравурных
аккордов второй или третьей, а может даже, черт их разберет, и четвертой рапсодии Листа.
И он, Былинкин, дважды побывавший на всех фронтах и обстрелянный тяжелой
артиллерией, как бы впервые слушал эти дребезжащие звуки беккеровского рояля. И, сидя в
своей комнате, мечтательно откидывался на спинку кресла, думая о прелестях человеческого
существования.
Очень роскошная жизнь началась у Мишки Рундукова. Былинкин дважды давал ему по
гривеннику и один раз пятиалтынный, прося Мишку тихонько свистеть в пальцы, когда
старуха у себя на кухне и Лизочка одна в комнате.
Зачем это понадобилось Былинкину, автору крайне неясно. Старуха с совершенным
восторгом смотрела на влюбленных, рассчитывая не позднее осени повенчать их и сбыть
Лизочку с рук.
Мишка Рундуков также не разбирался в психологических тонкостях Былинкина и
самосильно свистал раз по шесть в день, приглашая Былинкина заглянуть то в ту, то в
другую комнату.
И Былинкин входил в комнату, садился подле Лизочки, перекидывался с ней сначала
незначительными фразами, потом просил сыграть на инструменте какую-нибудь наиболее ее
любимую вещь. И там, у рояля, когда Лизочка переставала играть, Былинкин клал свои
узловатые пальцы, пальцы философски настроенного человека, прожженного жизнью и
обстрелянного тяжелой артиллерией, на Лизочкины белые руки и просил барышню
рассказать о ее жизни, живо интересуясь подробностями ее прежнего существования.
Иногда же спрашивал, чувствовала ли она когда-нибудь трепет настоящей, истинной
любви, или это у нее в первый раз.
И барышня загадочно улыбалась и, тихо перебирая рояльные клавиши, говорила:
— Не знаю…
Они страстно и мечтательно полюбили друг друга.
Они не могли видеться без слез и трепета.
И, встречаясь, всякий раз испытывали все новый и новый прилив восторженной
радости.
Былинкин, впрочем, с некоторым даже испугом вглядывался в себя и с изумлением
думал, что он, дважды побывавший на всех фронтах и с необыкновенной трудностью
заработавший себе право существования, с легкостью бы теперь отдал свою жизнь за один
ничтожный каприз этой довольно миленькой барышни.
И, перебирая в своей памяти тех женщин, которые прошли в его жизни, и даже
последнюю, дьяконицу, с которой у него таки был роман (автор совершенно в этом уверен),
Былинкин с уверенностью думал, что только теперь, на тридцать втором году, он узнал
истинную любовь и подлинный трепет чувства.
Распирали ли Былинкина его жизненные соки или же у человека бывает
предрасположение и склонность к отвлеченным романтическим чувствам — пока остается
тайной природы.
Так или иначе, Былинкин видел, что он иной теперь человек, чем был раньше, и что
кровь у него изменилась в своем составе, и что вся жизнь смешна и ничтожна перед столь
необычайной силой любви.
И Былинкин, этот слегка циник и прожженный жизнью человек, оглушенный
снарядами и видевший не раз лицом к лицу смерть, этот жуткий Былинкин слегка ударился
даже в поэзию, написав с десяток различных стихотворений и одну балладу.
Автор незнаком с его стишками, но одно стихотворение, под заглавием: "К ней и к
этой", посланное Былинкиным в "Диктатуру труда" и не принятое редакцией как
несозвучное социалистической эпохе, случайно и благодаря любезности технического
секретаря, Ивана Абрамовича Кранца, сделалось известным автору.
У автора особое мнение насчет стишков и любительской поэзии, и поэтому автор не
будет утруждать читателей и наборщиков целым и довольно длинным стихом. Автор