Page 246 - Избранное

с барышней уходили за город и до ночи бродили по лесу. И там, слушая стрекот букашек или
пение соловья, подолгу стояли в неподвижных позах. И тогда Лизочка, заламывая руки, не
раз спрашивала:
— Вася, как вы думаете, о чем поет этот соловей?
На что Вася Былинкин обычно отвечал сдержанно:
— Жрать хочет, оттого и поет.
И только потом, несколько освоившись с психологией барышни, Былинкин отвечал
более подробно и туманно. Он предполагал, что птица поет о какой-то будущей
распрекрасной жизни.
Автор тоже именно так и думает: о будущей отличной жизни лет, скажем, через триста,
а может, даже и меньше. Да, читатель, скорее бы уж наступили эти отличные времена.
Ну, а если и там будет плохо, тогда автор с пустым и холодным сердцем согласится
считать себя лишней фигурой на фоне восходящей жизни.
Тогда можно и под трамвай.
1925

СИРЕНЬ ЦВЕТЕТ

Вот опять будут упрекать автора за это новое художественное произведение.
Опять, скажут, грубая клевета на человека, отрыв от масс и так далее.
И, дескать, скажут, идейки взяты, безусловно, не так уж особенно крупные.
И герои не горазд такие значительные, как, конечно, хотелось бы. Социальной
значимости в них, скажут, чегото мало заметно. И вообще ихние поступки не вызовут такой,
что ли, горячей симпатии со стороны трудящихся масс, которые, дескать, не пойдут
безоговорочно за такими персонажами.
Конечно, об чем говорить — персонажи действительно взяты не высокого полета. Это
просто, так сказать, прочие незначительные граждане с ихними житейскими поступками и
беспокойством. Что же касается клеветы на человечество, то этого здесь определенно и
решительно нету.
Это раньше можно было упрекать автора если и не за клевету, то за некоторый, что ли,
излишек меланхолии и за желание видеть разные темные и грубые стороны в природе и
людях. Это раньше действительно автор горячо заблуждался в некоторых основных
вопросах и доходил до форменного мракобесия.
Еще какие-нибудь два года назад автору и то не правилось и это. Все он подвергал
самой отчаянной критике и разрушительной фантазии. Теперь, конечно, неловко сознаться
перед лицом читателя, но автор в своих воззрениях докатился до того, что начал обижаться
на непрочность и недолговечность человеческого организма и на то, что человек, например,
состоит главным образом из воды, из влаги.
— Да что это, помилуйте, гриб или ягода! — восклицал автор. — Ну, зачем же столько
воды? Это, ну, прямо оскорбительно знать, из чего человек состоит. Вода, труха, глина и еще
что-то такое в высшей степени посредственное. Уголь, кажется. И вдобавок в этом прахе еще
чуть что микробы заводятся. Ну что это такое! — восклицал в те годы автор не без
огорчения.
Даже в таком святом деле — во внешнем человеческом облике — автор и то стал
видеть только грубое и нехорошее.
— Только что мы привыкли к человеку, — бывало, говорил автор своим близким
родственникам, — а если чуть отвлечься или, к примеру, не видеть человека пять-шесть лет,
то прямо удивиться можно, какое безобразие наблюдается в нашей наружности. Ну, рот —
какая-то небрежная дыра в морде. Оттуда зубы веером выступают. Уши с боков висят. Нос
— какая-то загогулина, то есть как нарочно посреди самой морды. Ну, некрасиво!
Неинтересно глядеть.
Вот примерно до таких глупых и вредных для здоровья идей доходил автор, находясь в