Page 249 - Избранное

слегка контуженного в голову и потрепанного революцией. В девятнадцатом году он в
камышах сколько раз ночевал — боялся, что его арестуют, схватят и разменяют.
И эти все страхи печальным образом отразились на его характере.
И в двадцатых годах он был нервный и раздражительный субъект. У него тряслись
руки.
И даже стакана он не мог поставить на стол, не кокнув его своей дрожащей ручкой.
Тем не менее в житейской борьбе руки его не дрожали.
По этой самой причине он не погиб, а с честью выжил.
Безусловно, человеку не так-то легко погибнуть. То есть автор думает, что не так-то
просто человек может с голоду умереть, находясь даже в самых крайних условиях. И если
есть некоторая сознательность, если есть руки и ноги, и башка на плечах, то, безусловно,
как-нибудь можно расстараться и найти себе пропитание, хотя бы в крайнем случае
милостыней.
Но тут до милостыни не дошло, хотя у Володина и было довольно пиковое положение
в первые годы революции.
Тем более он много лет провел на военном фронте, совершенно, так сказать, оторвался
от жизни, ничего такого особенно полезного делать не умел, кроме стрельбы в цель и по
людям. Так что он еще не понимал — какое найти себе применение.
И, конечно, родственников у него не было. И квартиры у него не имелось. Буквально
ничего.
Была у него одна мамаша, и та в военные годы скончалась. Квартирка ее, по случаю
смерти, перешла в другие быстрые руки. И остался наш бывший военный гражданин по
приезде совершенно не у дел и, как бы сказать, без портфеля. Тем более революция выбила
его из седла, и он остался, так сказать, в стороне, и даже как бы лишний и вредный элемент.
Однако он не допустил слишком большой паники в этот ответственный момент своей
жизни. Он поглядел своими ясными очами, что к чему и почему. Видит — расположен
город. Он окинул город своим орлиным взором. И видит — идет вращение жизни тем же
почти манером, как и всегда. По улицам парод ходит. Граждане спешат туда и сюда.
Девушки ходят с зонтиками.
"Что ж, — думает, — кидаться в озеро не приходится, а надо, без сомнения в ударном
порядке, что-нибудь придумать. Можно в крайнем случае дрова грузить, или какую-нибудь
хрупкую мебель перевозить, или для примеру мелкой торговлишкой заниматься. Или же,
наконец, можно жениться не без выгоды".
И вот от этих мыслей он даже повеселел.
"То есть особой выгоды, — думает, — в этом последнем случае сейчас, конечно, не
найти, по, скажем, помещение, отопление и себе пища — это, безусловно, можно".
И, конечно, не такой он отпетый человек, чтобы дама его содержала, но подать первую
помощь в минуту жизни трудную — это не порок.
Тем более он был молодой и не старый. Ему было тридцать с небольшим лет.
И хотя его центральная нервная система была довольно потрепана бурями и
житейскими треволнениями, однако он был мужчина еще ничего себе. Причем у него была
выгодная и приятная наружность. И хотя он был блондин, но блондин все-таки довольно
мужественного вида.
К тому же он носил на щеках небольшие итальянские бачки. И от этого его лицо еще
более выигрывало и давало что-то демоническое и смелое, что заставляло женщин
вздрагивать всем корпусом, опускать глаза долу и быстро одергивать свои юбки на коленях.
Вот какие блага и преимущества имел он, когда начал завоевывать свою жизнь.
Он приехал после военной службы в город и временно поселился в проходной комнате
у своего знакомого фотографа Патрикеева, который пустил его, хотя и по доброте сердечной,
однако рассчитывал снять кое-какие пенки с этого дела. Он записал на пего часть квартирной
площади и, кроме того, ожидал, что Володин иной раз, из чувства живейшей благодарности,
будет принимать посетителей — будет открывать им двери и записывать ихние фамилии.