Page 273 - Избранное

удовлетворяющей его потребностям.
Не оскорбляя девушку словами, Мишель все же дал ей понять разницу в их если и не
положении, которое уравнялось революцией, то, во всяком случае, назначении жизни. Он
сказал ей:
— Вы маленький корабль, а я большой. И мне предстоит иное плавание.
Влюбленная молодая дама соглашалась с ним и говорила, что она ничем не хочет
связывать его жизни, что он волен поступать так, как ему заблагорассудится.
Несколько успокоенный в этом смысле, Мишель сам даже стал говорить, что брак этот
— решенное дело, но что когда он произойдет, он еще не может сказать.
Они расстались, как и прежде, скорее дружески, чем враждебно. И Мишель спокойным
шагом побрел домой, несмотря на то, что рана в его душе не могла зажить так скоро.
Мишель женился на Симочке М. примерно через полгода, кажется, зимой, в январе
1918 года.
Предстоящий брак чрезвычайно подействовал на здоровье матери Мишеля. Она начала
жаловаться на скуку жизни и пустоту. И на глазах чахла и хирела, почти не вставая из-за
самовара. Понятие о браке было в то время несколько иное, чем теперь, и это был шаг, по
мнению старых женщин, единственный, решительный и освященный таинством.
Тетка Марья также была потрясена. Причем она както даже оскорбилась подобным
ходом дела и уже все более часто говорила, что ей здесь не место, что она в ближайшее
время поедет в Петроград, где и приступит к своим мемуарам и описаниям встреч.
Мишель, несколько сконфуженный всеми делами, угрюмый ходил по комнатам,
говоря, что если б не данное слово, он наплевал бы на все и уехал бы куда глаза глядят. Но,
во всяком случае, пусть все знают, этот брак не связывает его: он хозяин своей жизни, он не
отступает от своих планов и, вероятно, через полгода или год поедет вслед за теткой.
Свадьба была сыграна скромно и просто.
Они записались в комиссариате, после чего в церкви Преображения было устроено
венчание. Все родственники с обеих сторон ходили сдержанные и как бы по-разному
оскорбленные в своих чувствах. И только вдова М., напудренная и подкрашенная, носилась в
своей вуали по церкви и по квартире Мишеля, в которой и был устроен свадебный ужин.
Вдова одна за всех говорила за столом, провозглашала тосты и осыпала старух
комплиментами, всячески поддерживая этим веселое расположение духа и приличный тон
свадьбы.
Молодая краснела за свою мать — и за ее рябоватое лицо, и за ее пронзительный, не
дававший никому спуску голос — и, опустив голову, сидела за своим прибором.
Мишель за весь вечер не терял своей сдержанности, однако его точила мысль о том,
что его все же, чего бы там ни говорили, опутали как болвана. И что эта крайне энергичная
женщина попросту взяла его на испуг.
В конце ужина, криво усмехаясь, он, после поздравлений и любезностей, спросил
вдову, наклонившись к ее Уху:
— А ведь вы бы не прыгнули из окна, Елена Борисовна? Признайтесь в этом.
Вдова успокаивала его, давая торжественные клятвы в том, что она прыгнула бы, если
б он не дал своего согласия. Но под конец, разозленная его кривыми улыбочками, сердито
сказала, что у нее шесть дочерей, и если из-за каждой она начнет из окон прыгать, то
неизвестно еще, что бы от нее осталось.
Мишель пугливо смотрел на ее злое, оскорбленное лицо, и за ее пронзительный, не
дававший никому спуску.
— Все ложь, эгоизм и обман, — бормотал Мишель, с краской в лице вспоминая
подробности.
Вечер все же прошел прилично и не оскорбительно для гостей, и началась
повседневная жизнь с разговорами об отъезде, о лучшей жизни и о том, что в этом городе
невозможно сколько-нибудь прилично устроить свою судьбу, принимая во внимание
революционную грозу, которая все более и более разгоралась.