Page 107 - «Детские годы Багрова-внука»

Благодарение богу, возок скоро двинулся. Поутру, когда мы опять

остановились пить чай, я узнал, что мои страхи были не совсем
неосновательны: у нас точно замёрз было чувашенин, ехавший форейтором
в нашем возке. Будучи плохо одет, он так озяб, что упал без чувств с
лошади; его оттёрли и довезли благополучно до ближайшей деревни. Тогда
же поселились во мне до сих пор сохраняемые мною ужас и отвращение к
зимней езде на переменных обывательских лошадях по просёлочным
дорогам: мочальная сбруя, непривычные малосильные лошадёнки, которых
никогда не кормят овсом, и, наконец, возчики, не довольно тепло одетые
для переезда и десяти вёрст в жестокую стужу… всё это поистине ужасно.
Дорога наша была совсем не та, по которой мы ездили в первый раз в
Багрово, о чём я узнал после. Той летней степной дороги не было теперь и
следочка. Зимой, по дальности расстояний, и не прокладывали прямых
путей, а кое-какие тропинки шли от деревни до деревни.
Поутру, когда я выполз из тюрьмы на свет божий, я несколько
ободрился и успокоился; к тому же и мать почувствовала себя покрепче,
попривыкла к дороге, и мороз стал полегче. Скоро прошёл короткий

зимний день, и ночная темнота, ранее обыкновенного наступавшая в возке,
опять нагнала страхи и печальные предчувствия на мою робкую душу, и, к
сожалению, опять недаром. Я говорю: к сожалению, потому что именно с
этих пор у меня укоренилась вера в предчувствия, и я во всю мою жизнь
страдал от них более, чем от действительных несчастий, хотя в то время
предчувствия мои почти никогда не сбывались. Подъезжая к Багрову уже
вечером, возок наш наехал на пенёк и опрокинулся. Я, сонный, ударился
бровью об круглую медную шляпку гвоздя, на котором висела сумка, и,
сверх того, едва не задохся, потому что Параша, сестрица и множество
подушек упали мне на лицо, и особенно потому, что не скоро подняли
опрокинутый возок. Когда мы освободились, то сгоряча я ничего не
почувствовал, кроме радости, что не задохся; даже не заметил, что ушибся;
но, к досаде моей, Параша, Аннушка и даже сестрица, которая не

понимала, что я мог задохнуться и умереть, – смеялись и моему страху, и
моей радости. Слава богу, мать не знала, что мы опрокинулись.