Page 105 - «Детские годы Багрова-внука»

Зимняя дорога в Багрово

Эта дорога, продолжавшаяся почти двое суток, оставила во мне самое
тягостное и неприятное воспоминание. Как только мы вышли садиться, я
пришел в ужас от низенького кожаного возка с маленькою дверью, в
которую трудно было пролезть, – а в возке следовало поместиться мне с
сестрицей, Параше и Аннушке. Я просился в кибитку к матери, но мороз

был страшный, и мне строго приказали лезть в возок. Я повиновался с
раздражением и слезами. Мать не могла зимой ездить в закрытом экипаже:
ей делалось тошно и дурно; даже в кибитке она сидела каким-то
особенным образом, вся наружи, так что воздух обхватывал её со всех
сторон. Скоро в возке сделалось тепло и надобно было развязать платок,
которым я, сверх шубы и шапочки, был окутан. Мы быстро скакали по
гладкой дороге, и я почувствовал неизвестное мне до сих пор удовольствие
скорой езды. В обеих дверях возка находилось по маленькому
четвероугольному окошечку со стеклом, заделанным наглухо. Я кое-как
подполз к окошку и с удовольствием смотрел в него; ночь была месячная,
светлая; толстые вехи, а иногда деревья быстро мелькали, но, увы! скоро и
это удовольствие исчезло: стёкла затуманились, разрисовались снежными
узорами и наконец покрылись густым слоем непроницаемого инея.
Невесёлая будущность представлялась мне впереди: печальный багровский
дом, весь в сугробах, и умирающий дедушка. Сестрица моя давно уже
спала, а наконец и меня посетил благодетельный сон. Проснувшись на

другой день поутру, я подумал, что ещё рано; в возке у нас был рассвет или
сумерки, потому что стёклышки ещё больше запушило. Все уже, как видно,
давно проснулись, и милая моя сестрица что-то кушала; она приползла ко
мне и принялась меня обнимать и целовать. В возке действительно было
жарко. Скоро поразил мой слух пронзительный скрип полозьев, и я
почувствовал, что мы едва ползём. Тут мне объяснили, что, проехав две с
половиной станции, мы своротили с большой дороги и едем теперь уже не
на тройке почтовых лошадей в ряд, а тащимся гусем по просёлку на
обывательских подводах. Это всё меня очень огорчило, и милая сестрица не
могла развеселить меня. Она знала, до чего я был охотник, и сейчас стала
просить, чтоб я почитал ей книжку, которая лежала в боковой сумке; но я
не стал даже и читать, так мне было грустно. Наконец доплелись мы до
какой-то татарской деревушки, где надобно было переменить лошадей, для

заготовления которых ехал впереди кучер Степан. Мы вошли в избу,