Page 247 - «Детские годы Багрова-внука»
P. 247

всё записал, чтоб доложить Прасковье Ивановне. Зимний вид никольского

               замка, или дворца, напомнил мне великолепное угощение гостеприимного
               хозяина,  и  хотя  тому  прошло  только  несколько  месяцев,  но  мне  казалось
               уже  смешным  моё  тогдашнее  изумление  и  увлечение…  Помещика
               Дурасова не было в Никольском. Мы остановились у одного зажиточного
               крестьянина.  Отец  мой  любил  всегда  разговаривать  с  хозяевами  домов,  в
               которых мы кормили или ночевали, а я любил слушать их разговоры. Мать
               иногда  скучала  ими;  но  в  этот  раз  попался  нам  хозяин  –  необыкновенно
               умный мужик, который своими рассказами о барине всех нас очень занял и
               очень смешил мою мать. Он как будто хвалил своего господина и в то же
               время выставлял его в самом смешном виде. Речь зашла о великолепных
               свиньях,  из  которых  одна  умерла.  «То-то  горе-то  у  нас  было,  –  говорил
               хозяин, – чушка-то что ни лучшая сдохла. Барин у нас, дай ему бог много
               лет здравствовать, добрый, милосливый, до всякого скота жалосливый, так
               печаловался, что уехал из Никольского; уж и мы ему не взмилились. Оно и
               точно так: нас-то у него много, а чушек-то всего было две, и те из-за моря, а
               мы доморощина. А добрый барин; уж сказать нельзя, какой добрый, да и

               затейник!  У  нас  на  выезде  из  села  было  два  колодца,  вода  преотменная,
               родниковая, холодная. Мужики, выезжая в поле, завсегда ею пользовались.
               Так он приказал над каждым колодцем по деревянной девке поставить, как
               есть  одетые  в  кумашные  сарафаны,  подпоясаны  золотым  позументом,
               только  босые;  одной  ногой  стоит  на  колодце,  а  другую  подняла,  ровно
               прыгнуть  хочет.  Ну,  всяк,  кто  ни  едет,  и  конный  и  пеший,  остановится  и
               заглядится. Только крестьяне-то воду из колодцев брать перестали; говорят,
               что  непригоже».  Словоохотливый  хозяин  долго  и  много  говорил  в  этом
               роде; многого я не понимал, но мать говорила, что всё было очень умно и
               зло.  Впрочем,  и  того,  что  я  понял,  было  достаточно  для  меня;  я  вывел
               заключение и сделал новое открытие: крестьянин насмехался над барином,
               а я привык думать, что крестьяне смотрят на своих господ с благоговением
               и  все  их  поступки  и  слова  считают  разумными.  Я  решился  обратить

               особенное внимание на все разговоры Евсеича с Парашей и замечать,  не
               смеются  ли  и  они  над  нами,  говоря  нам  в  глаза  разные  похвалы  и  целуя
               наши  ручки?..  Я  сообщил  моё  намерение  матери.  Она  улыбнулась  и
               сказала: «Зачем тебе это знать? Параша, особенно Евсеич служат нам очень
               усердно,  а  что  они  про  нас  думают  –  я  и  знать  не  хочу».  Но  мне  было
               любопытно узнать, и я не оставил своего намерения.
                     На другой день переехали мы по гладкому, как зеркало, льду страшную
               для меня Волгу. Она даже и в этом виде меня пугала. В этот год Волга стала
               очень  чисто,  наголо,  как  говорится.  Снегу  было  мало,  снежных  буранов
   242   243   244   245   246   247   248   249   250   251   252