Page 41 - «Детские годы Багрова-внука»

лошадь и роспуски, и он довезёт нас с тобой до Ика. Мы там поудим. Как

только солнце станет садиться, я пришлю тебя с Ефремом. А сам я
ворочусь, когда уж будет темно. Просись у матери», – прибавил он, смотря
с улыбкою в глаза моей матери. Я не говорил ни слова, но когда мать
взглянула на меня, то прочла всё на моем лице. Она почувствовала
невозможность лишить меня этого счастия и с досадой сказала отцу: «Как
тебе не стыдно взманить ребенка? Ведь он опять так же взволнуется, как на
Дёме!» Тут я получил употребление языка и принялся горячо уверять, что
буду совершенно спокоен; мать с большим неудовольствием сказала:
«Ступай, но чтоб до заката солнца ты был здесь». Так неохотно данное
позволение облило меня холодной водой. Я хотел было сказать, что не хочу
ехать, но язык не поворотился. Через несколько минут всё было готово:
лошадь, удочки и червяки, и мы отправились на Ик. Впоследствии я нашёл,
что Ик ничем не хуже Дёмы; но тогда я не в состоянии был им
восхищаться: мысль, что мать отпустила меня против своего желания, что
она недовольна, беспокоится обо мне, что я отпущен на короткое время, что
сейчас надо возвращаться, – совершенно закрыла мою душу от сладких

впечатлений великолепной природы и уже зародившейся во мне охоты, но
место, куда мы приехали, было поистине очаровательно! Сажен за двести
повыше Ик разделялся на два рукава, или протока, которые текли в весьма
близком расстоянии друг от друга. Разделённая вода была уже не так
глубока, и на обоих протоках находились высокие мосты на сваях; один
проток был глубже и тише, а другой – мельче и быстрее. Такая же чудесная
урёма, как и на Дёме, росла по берегам Ика. Протоки устремлялись в глубь
ее и исчезали в густой чаще деревьев и кустов. Далее, по обеим сторонам
Ика, протекавшего до сих пор по широкой и открытой долине, подступали
горы, то лесистые, то голые и каменистые, как будто готовые принять реку
в свое владенье.
Отец мой выбрал место для уженья, и они оба с Евсеичем скоро
принялись за дело. Мне также дали удочку и насадили крючок уже не

хлебом, а червяком, и я немедленно поймал небольшого окуня; удочку
оправили, закинули и дали мне держать удилище, но мне сделалось так
грустно, что я положил его и стал просить отца, чтоб он отправил меня с
Евсеичем к матери. Отец удивился, говорил, что ещё рано, что солнышко
ещё целый час не сядет, но я продолжал проситься и начинал уже плакать.
Отец мой очень не любил и даже боялся слёз, и потому приказал Евсеичу
отвезти меня домой, а самому поскорее воротиться, чтобы вечер поудить
вместе.
Мое скорое возвращение удивило, даже испугало мать. «Что с тобой, –