Page 8 - «Детские годы Багрова-внука»

полтора года, не в конце её (когда я уже оправлялся), нет, именно помню

себя в такой слабости, что каждую минуту опасались за мою жизнь. Один
раз, рано утром, я проснулся или очнулся, и не узнаю, где я. Всё было
незнакомо мне: высокая, большая комната, голые стены из претолстых
новых сосновых брёвен, сильный смолистый запах; яркое, кажется летнее,
солнце только что всходит и сквозь окно с правой стороны, поверх
рединного полога, который был надо мною опущен, ярко отражается на
противоположной стене… Подле меня тревожно спит, без подушек и
нераздетая, моя мать. Как теперь гляжу на чёрную ее косу, растрепавшуюся
по худому и жёлтому ее лицу. Меня накануне привезли в подгородную
деревню Зубовку, верстах в десяти от Уфы. Видно, дорога и произведённый
движением спокойный сон подкрепили меня; мне стало хорошо и весело,
так что я несколько минут с любопытством и удовольствием рассматривал
сквозь полог окружающие меня новые предметы. Я не умел поберечь сна
бедной моей матери, тронул её рукой и сказал: «Ах, какое солнышко! как
хорошо пахнет!» Мать вскочила, в испуге сначала, и потом обрадовалась,
вслушавшись в мой крепкий голос и взглянув на моё посвежевшее лицо.

Как она меня ласкала, какими называла именами, как радостно плакала…
этого не расскажешь! Полог подняли; я попросил есть, меня покормили и
дали мне выпить полрюмки старого рейнвейну, который, как думали тогда,
один только и подкреплял меня. Рейнвейну налили мне из какой-то
странной бутылки со сплюснутым, широким, круглым дном и длинною
узенькою шейкою. С тех пор я не видывал таких бутылок. Потом, по
просьбе моей, достали мне кусочки или висюльки сосновой смолы, которая
везде по стенам и косякам топилась, капала, даже текла понемножку,
застывая и засыхая на дороге и вися в воздухе маленькими сосульками,
совершенно похожими своим наружным видом на обыкновенные ледяные
сосульки. Я очень любил запах сосновой и еловой смолы, которою курили
иногда в наших детских комнатах. Я понюхал, полюбовался, поиграл
душистыми и прозрачными смоляными сосульками; они растаяли у меня в

руках и склеили мои худые, длинные пальцы; мать вымыла мне руки,
вытерла их насухо, и я стал дремать… Предметы начали мешаться в моих
глазах; мне казалось, что мы едем в карете, что мне хотят дать лекарство и я
не хочу принимать его, что вместо матери стоит подле меня нянька Агафья
или кормилица… Как заснул я и что было после – ничего не помню.

Часто припоминаю я себя в карете, даже не всегда запряжённой
лошадьми, не всегда в дороге. Очень помню, что мать, а иногда нянька
держит меня на руках, одетого очень тепло, что мы сидим в карете,