Page 10 - «Детские годы Багрова-внука»

милую сестрицу, давали поцеловать, погладить по головке, а потом нянька

садилась с нею против меня, и я подолгу смотрел на сестру, указывая то на
одну, то на другую мою игрушку и приказывая подавать их сестрице.
Заметив, что дорога мне как будто полезна, мать ездила со мной
беспрестанно: то в подгородные деревушки своих братьев, то к знакомым
помещикам; один раз, не знаю куда, сделали мы большое путешествие;
отец был с нами. Дорогой, довольно рано поутру, почувствовал я себя так
дурно, так я ослабел, что принуждены были остановиться; вынесли меня из
кареты, постлали постель в высокой траве лесной поляны, в тени дерев, и
положили почти безжизненного. Я всё видел и понимал, что около меня
делали. Слышал, как плакал отец и утешал отчаявшуюся мать, как горячо
она молилась, подняв руки к небу. Я все слышал и видел явственно и не мог
сказать ни одного слова, не мог пошевелиться – и вдруг точно проснулся и
почувствовал себя лучше, крепче обыкновенного. Лес, тень, цветы,
ароматный воздух мне так понравились, что я упросил не трогать меня с
места. Так и простояли мы тут до вечера. Лошадей выпрягли и пустили на
траву близёхонько от меня, и мне это было приятно. Где-то нашли

родниковую воду; я слышал, как толковали об этом; развели огонь, пили
чай, а мне дали выпить отвратительной римской ромашки с рейнвейном,
приготовили кушанье, обедали, и все отдыхали, даже мать моя спала долго.
Я не спал, но чувствовал необыкновенную бодрость и какое-то внутреннее
удовольствие и спокойствие, или, вернее сказать, я не понимал, что
чувствовал, но мне было хорошо. Уже довольно поздно вечером, несмотря
на мои просьбы и слёзы, положили меня в карету и перевезли в
ближайшую на дороге татарскую деревню, где и ночевали. На другой день
поутру я чувствовал себя также свежее и лучше против обыкновенного.
Когда мы воротились в город, моя мать, видя, что я стал немножко
покрепче, и сообразя, что я уже с неделю не принимал обыкновенных
микстур и порошков, помолилась богу и решилась оставить уфимских
докторов, а принялась лечить меня по домашнему лечебнику Бухана. Мне

становилось час от часу лучше, и через несколько месяцев я был уже почти
здоров: но всё это время, от кормежки на лесной поляне до настоящего
выздоровления, почти совершенно изгладилось из моей памяти. Впрочем,
одно происшествие я помню довольно ясно: оно случилось, по уверению
меня окружающих, в самой средине моего выздоровления…
Чувство жалости ко всему страдающему доходило во мне, в первое
время моего выздоровления, до болезненного излишества. Прежде всего
это чувство обратилось на мою маленькую сестрицу: я не мог видеть и
слышать её слёз или крика и сейчас начинал сам плакать; она же была в это