Page 63 - Вечера на хуторе близ Диканьки

году взяли синей китайки по шести гривен аршин. Пономарь сделал себе на лето нанковые
шаровары и жилет из полосатого гаруса. Словом, всё лезет в люди! Когда эти люди не будут
суетны! Можно побиться об заклад, что многим покажется удивительно видеть чёрта,
пустившегося и себе туда же. Досаднее всего то, что он, верно, воображает себя красавцем,
между тем как фигура — взглянуть совестно. Рожа, как говорит Фома Григорьевич, мерзость
мерзостью, однако ж и он строит любовные куры! Но на небе и под небом так сделалось
темно, что ничего нельзя уже было видеть, что происходило далее между ними.

— Так ты, кум, ещё не был у дьяка в новой хате? — говорил козак Чуб, выходя из дверей
своей избы, сухощавому, высокому, в коротком тулупе, мужику с обросшею бородою,
показывавшею, что уже более двух недель не прикасался к ней обломок косы, которым
обыкновенно мужики бреют свою бороду за неимением бритвы. — Там теперь будет добрая
попойка! — продолжал Чуб, осклабив при этом своё лицо. — Как бы только нам не опоздать.

При сём Чуб поправил свой пояс, перехватывавший плотно его тулуп, нахлобучил крепче
свою шапку, стиснул в руке кнут — страх и грозу докучливых собак, но, взглянув вверх,
остановился…

— Что за дьявол! Смотри! смотри, Панас!..

— Что? — произнёс кум и поднял свою голову также вверх.

— Как что? месяца нет!

— Что за пропасть? В самом деле нет месяца.

— То-то что нет, — выговорил Чуб с некоторою досадою на неизменное равнодушие кума. —
Тебе небось и нужды нет.

— А что мне делать?

— Надобно же было, — продолжал Чуб, утирая рукавом усы, — какому-то дьяволу, чтоб ему
не довелось, собаке, поутру рюмки водки выпить, вмешаться!.. Право, как будто насмех…
Нарочно, сидевши в хате, глядел в окно: ночь — чудо! Светло; снег блещет при месяце. Всё
было видно, как днём. Не успел выйти за дверь — и вот, хоть глаз выколи!

Чуб долго ещё ворчал и бранился, а между тем в то же время раздумывал, на что бы
решиться. Ему до смерти хотелось покалякать о всяком вздоре у дьяка, где, без всякого
сомнения, сидел уже и голова, и приезжий бас, и дегтярь Микита, ездивший через каждые две
недели в Полтаву на торги и отпускавший такие шутки, что все миряне брались за животы со
смеху. Уже видел Чуб мысленно стоявшую на столе варенуху. Всё это было заманчиво,
правда; но темнота ночи напомнила ему о той лени, которая так мила всем козакам. Как бы
хорошо теперь лежать, поджавши под себя ноги, на лежанке, курить спокойно люльку и
слушать сквозь упоительную дремоту колядки и песни весёлых парубков и девушек,
толпящихся кучами под окнами. Он бы, без всякого сомнения, решился на последнее, если
бы был один, но теперь обоим не так скучно и страшно идти тёмною ночью, да и не
хотелось-таки показаться перед другими ленивым или трусливым. Окончивши побранки,
обратился он снова к куму:

— Так нет, кум, месяца?

— Нет.

— Чудно, право! А дай понюхать табаку. У тебя, кум, славный табак! Где ты берёшь его?

— Кой чёрт, славный! — отвечал кум, закрывая берёзовую тавлинку, исколотую узорами. —
Старая курица не чихнёт!

Page 63/115