Page 58 - Вечера на хуторе близ Диканьки

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Вот вам и другая книжка, а лучше сказать, последняя! Не хотелось, крепко не хотелось
выдавать и этой. Право, пора знать честь. Я вам скажу, что на хуторе уже начинают смеяться
надо мною: «Вот, говорят, одурел старый дед: на старости лет тешится ребяческими
игрушками!» И точно, давно пора на покой. Вы, любезные читатели, верно, думаете, что я
прикидываюсь только стариком. Куда тут прикидываться, когда во рту совсем зубов нет!
Теперь если что мягкое попадётся, то буду как-нибудь жевать, а твёрдое — то ни за что не
откушу. Так вот вам опять книжка! Не бранитесь только! Не хорошо браниться на прощанье,
особенно с тем, с которым, бог знает, скоро ли увидитесь. В этой книжке услышите
рассказчиков всё почти для вас незнакомых, выключая только разве Фомы Григорьевича. А
того горохового панича, что рассказывал таким вычурным языком, которого много остряков и
из московского народу не могло понять, уже давно нет. После того, как рассорился со всеми,
он и не заглядывал к нам. Да, я вам не рассказывал этого случая? Послушайте, тут
прекомедия была! Прошлый год, так как-то около лета, да чуть ли не на самый день моего
патрона, приехали ко мне в гости (нужно вам сказать, любезные читатели, что земляки мои,
дай бог им здоровье, не забывают старика. Уже есть пятидесятый год, как я зачал помнить
свои именины. Который же точно мне год, этого ни я, ни старуха моя вам не скажем. Должно
быть, близ семидесяти. Диканьский-то поп, отец Харлампий, знал, когда я родился; да жаль,
что уже пятьдесят лет, как его нет на свете). Вот приехали ко мне гости: Захар Кирилович
Чухопупенко, Степан Иванович Курочка, Тарас Иванович Смачненький, заседатель
Харлампий Кирилович Хлоста; приехал ещё… вот позабыл, право, имя и фамилию… Осип…
Осип… Боже мой, его знает весь Миргород! он ещё когда говорит, то всегда щёлкнет наперёд
пальцем и подопрётся в боки… Ну, бог с ним! в другое время вспомню. Приехал и знакомый
вам панич из Полтавы. Фомы Григорьевича я не считаю: то уже свой человек. Разговорились
все (опять нужно вам заметить, что у нас никогда о пустяках не бывает разговора. Я всегда
люблю приличные разговоры; чтобы, как говорят, вместе и услаждение и назидательность
была), разговорились об том, как нужно солить яблоки. Старуха моя начала было говорить,
что нужно наперёд хорошенько вымыть яблоки, потом намочить в квасу, а потом уже…
«Ничего из этого не будет! — подхватил полтавец, заложивши руку в гороховый кафтан свой
и прошедши важным шагом по комнате, — ничего не будет! Прежде всего нужно пересыпать
канупером, а потом уже…» Ну, я на вас ссылаюсь, любезные читатели, скажите по совести,
слыхали ли вы когда-нибудь, чтобы яблоки пересыпали канупером? Правда, кладут
смородинный лист, нечуй-ветер, трилистник; но чтобы клали канупер… нет, я не слыхивал об
этом. Уже, кажется, лучше моей старухи никто не знает про эти дела. Ну, говорите же вы!
Нарочно, как доброго человека, отвёл я его потихоньку в сторону: «Слушай, Макар
Назарович, эй, не смеши народ! Ты человек немаловажный: сам, как говоришь, обедал раз с
губернатором за одним столом. Ну, скажешь что-нибудь подобное там, ведь тебя же осмеют
все!» Что ж бы, вы думали, он сказал на это? Ничего! плюнул на пол, взял шапку и вышел.
Хоть бы простился с кем, хоть бы кивнул кому головою; только слышали мы, как подъехала к
воротам тележка с звонком; сел и уехал. И лучше! Не нужно нам таких гостей! Я вам скажу,
любезные читатели, что хуже нет ничего на свете, как эта знать. Что его дядя был когда-то
комиссаром, так и нос несёт вверх. Да будто комиссар такой уже чин, что выше нет его на
свете? Слава богу, есть и больше комиссара. Нет, не люблю я этой знати. Вот вам в пример
Фома Григорьевич; кажется, и не знатный человек, а посмотреть на него: в лице какая-то
важность сияет, даже когда станет нюхать обыкновенный табак, и тогда чувствуешь
невольное почтение. В церкви когда запоёт на крылосе — умиление неизобразимое! растаял

Page 58/115