Page 8 - Вечера на хуторе близ Диканьки

молодых парубков, брались за шапку, поравнявшись с нашим мужиком. Однако ж не седые
усы и не важная поступь его заставляли это делать; стоило только поднять глаза немного
вверх, чтоб увидеть причину такой почтительности: на возу сидела хорошенькая дочка с
круглым личиком, с чёрными бровями, ровными дугами поднявшимися над светлыми карими
глазами, с беспечно улыбавшимися розовыми губками, с повязанными на голове красными и
синими лентами, которые, вместе с длинными косами и пучком полевых цветов, богатою
короною покоились на её очаровательной головке. Всё, казалось, занимало её; всё было ей
чудно, ново… и хорошенькие глазки беспрестанно бегали с одного предмета на другой. Как
не рассеяться! в первый раз на ярмарке! Девушка в осьмнадцать лет в первый раз на
ярмарке!.. Но ни один из прохожих и проезжих не знал, чего ей стоило упросить отца взять с
собою, который и душою рад бы был это сделать прежде, если бы не злая мачеха,
выучившаяся держать его в руках так же ловко, как он вожжи своей старой кобылы,
тащившейся, за долгое служение, теперь на продажу. Неугомонная супруга… Но мы и
позабыли, что и она тут же сидела на высоте воза, в нарядной шерстяной зелёной кофте, по
которой, будто по горностаевому меху, нашиты были хвостики, красного только цвета, в
богатой плахте, пестревшей, как шахматная доска, и в ситцевом цветном очипке,
придававшем какую-то особенную важность её красному, полному лицу, по которому
проскальзывало что-то столь неприятное, столь дикое, что каждый тотчас спешил перенести
встревоженный взгляд свой на весёленькое личико дочки.

Глазам наших путешественников начал уже открываться Псёл; издали уже веяло прохладою,
которая казалась ощутительней после томительного, разрушающего жара. Сквозь тёмно и
светло-зелёные листья небрежно раскиданных по лугу осокоров, берёз и тополей засверкали
огненные, одетые холодом искры, и река-красавица блистательно обнажила серебряную
грудь свою, на которую роскошно падали зелёные кудри дерев. Своенравная, как она в те
упоительные часы, когда верное зеркало так завидно заключает в себе её полное гордости и
ослепительного блеска чело, лилейные плечи и мраморную шею, осенённую тёмною,
упавшею с русой головы волною, когда с презрением кидает одни украшения, чтобы заменить
их другими, и капризам её конца нет, — она почти каждый год переменяла свои окрестности,
выбирая себе новый путь и окружая себя новыми, разнообразными ландшафтами. Ряды
мельниц подымали на тяжёлые колёса свои широкие волны и мощно кидали их, разбивая в
брызги, обсыпая пылью и обдавая шумом окрестность. Воз с знакомыми нам пассажирами
взъехал в это время на мост, и река во всей красоте и величии, как цельное стекло,
раскинулась перед ними. Небо, зелёные и синие леса, люди, возы с горшками, мельницы —
всё опрокинулось, стояло и ходило вверх ногами, не падая в голубую прекрасную бездну.
Красавица наша задумалась, глядя на роскошь вида, и позабыла даже лущить свой
подсолнечник, которым исправно занималась во всё продолжение пути, как вдруг слова: «Ай
да дивчина!» поразили слух её. Оглянувшись, увидела она толпу стоявших на мосту
парубков, из которых один, одетый пощеголеватее прочих, в белой свитке и в серой шапке
решетиловских смушек, подпершись в бока, молодецки поглядывал на проезжающих.
Красавица не могла не заметить его загоревшего, но исполненного приятности лица и
огненных очей, казалось стремившихся видеть её насквозь, и потупила глаза при мысли, что,
может быть, ему принадлежало произнесённое слово.

— Славная дивчина! — продолжал парубок в белой свитке, не сводя с неё глаз. — Я бы
отдал всё своё хозяйство, чтобы поцеловать её. А вот впереди и дьявол сидит!

Хохот поднялся со всех сторон; но разряженной сожительнице медленно выступавшего
супруга не слишком показалось такое приветствие: красные щёки её превратились в
огненные, и треск отборных слов посыпался дождём на голову разгульного парубка:

— Чтоб ты подавился, негодный бурлак! Чтоб твоего отца горшком в голову стукнуло! Чтоб
он подскользнулся на льду, антихрист проклятый! Чтоб ему на том свете чёрт бороду обжёг!

— Вишь, как ругается! — сказал парубок, вытаращив на неё глаза, как будто озадаченный

Page 8/115