Page 161 - Робинзон Крузо

Я не подумал о том, что по воле Провидения они не имеют в жизни иных

руководителей, кроме своих извращенных инстинктов и зверских страстей.
Я не подумал, что если премудрое Провидение терпит на земле таких
людей и терпело их, быть может, несколько столетий, если оно допускает
существование столь бесчеловечных обычаев и не препятствует целым
племенам совершать ужасные деяния, на которые могут быть способны
только выродки, окончательно забытые небом, то, стало быть, не мне быть
им судьей. Но когда, как уже сказано, мои ежедневные бесплодные
выслеживания начали мне надоедать, тогда стал изменяться и мой взгляд на
задуманное мною дело. Я стал спокойнее и хладнокровнее относиться к
этой затее; я спросил себя, какое я имел право брать на себя роль судьи и
палача этих людей. Пускай они преступны, но, коль скоро сам Бог в
течение стольких веков предоставляет им творить зло безнаказанно, то
значит, на то его воля. Как знать, быть может, истребляя друг друга, они
являются лишь исполнителями его приговоров? Во всяком случае, мне эти
люди не сделали зла: по какому же праву я хочу вмешаться в их племенные
распри? На каком основании я должен отомстить за кровь, которую они так

неразборчиво проливают? Я рассуждал следующим образом: «Почем я
знаю, осудит ли их Господь? Несомненно одно: в глазах каннибалов
каннибализм не есть преступление, их разум не находит ничего
предосудительного в этом обычае, и совесть не упрекает их за него. Они
грешат по неведению и, совершая свой грех, не бросают этим вызова
Божественной справедливости, как делаем мы, когда грешим. Они не
считают преступлением убить военнопленного – как мы не считаем
преступным зарезать быка, и человеческое мясо они едят так же спокойно,
как мы баранину».
Эти размышления привели меня к неизбежному выводу, что я был не
прав, произнося свой строгий приговор над дикарями-людоедами как над
убийцами. Теперь мне было ясно, что они не более убийцы, чем те
христиане, которые убивают военнопленных или – что случается еще чаще

– предают мечу, никому не давая пощады, целые армии, даже когда
неприятель положил оружие и сдался.
Затем мне пришло в голову, что, каких бы зверских обычаев ни
придерживались дикари, меня это не касается. Меня они ничем не обидели,
так за что же мне их убивать? Вот если б они напали на меня и мне
пришлось бы защищать свою жизнь, тогда другое дело. Но пока я не был в
их власти, пока они не знали даже о моем существовании и, следовательно,
не могли иметь никаких коварных замыслов против меня, до тех пор и я не
имел права на них нападать. Это было бы нисколько не лучше поведения