Page 106 - Белый пудель

же, в толпе, и улыбается, морщась и скаля длинные зубы. С Изумруда снимают попону и
устанавливают его перед ящиком на трех ногах, покрытым черной материей, под которую
прячется и что-то там делает господин в сером.

Но вот люди свергаются с трибун черной рассыпающейся массой. Они тесно обступают
лошадь со всех сторон, и кричат, и машут руками, наклоняя близко друг к другу красные,
разгоряченные лица с блестящими глазами. Они чем-то недовольны, тычут пальцами в ноги,
в голову и в бока Изумруду, взъерошивают шерсть на левой стороне крупа, там, где стоит
тавро, и опять кричат все разом. «Поддельная лошадь, фальшивый рысак, обман,
мошенничество, деньги назад!» – слышит Изумруд и не понимает этих слов и беспокойно
шевелит ушами. «О чем они? – думает он с удивлением. – Ведь я так хорошо бежал!» И на
мгновение ему бросается в глаза лицо англичанина. Всегда такое спокойное, слегка
насмешливое и твердое, оно теперь пылает гневом. И вдруг англичанин кричит что-то
высоким гортанным голосом, взмахивает быстрой рукой, и звук пощечины сухо разрывает
общий гомон.

VI

Изумруда отвели домой, через три часа дали ему овса, а вечером, когда его поили у колодца,
он видел, как из-за забора подымалась желтая большая луна, внушавшая ему темный ужас.

А потом пошли скучные дни.

Ни на прикидки, ни на проминки, ни на бега его не водили больше. Но ежедневно приходили
незнакомые люди, много людей, и для них выводили Изумруда на двор, где они
рассматривали и ощупывали его на все лады, лазили ему в рот, скребли его шерсть пемзой и
всё кричали друг на друга.

Потом он помнил, как его однажды поздним вечером вывели из конюшни и долго вели по
длинным, каменным пустынным улицам, мимо домов с освещенными окнами. Затем вокзал,
темный трясущийся вагон, утомление и дрожь в ногах от дальнего переезда, свистки
паровоза, грохот рельсов, удушливый запах дыма, скучный свет качающегося фонаря. На
одной станции его выгрузили из вагона и долго вели незнакомой дорогой, среди просторных,
голых осенних полей, мимо деревень, пока не привели в незнакомую конюшню и не заперли
отдельно, вдали от других лошадей.

Сначала он все вспоминал о бегах, о своем англичанине, о Ваське, о Назаре и об Онегине и
часто видел их во сне, но с течением времени позабыл обо всем. Его от кого-то прятали, и
все его молодое, прекрасное тело томилось, тосковало и опускалось от бездействия. То и
дело подъезжали новые, незнакомые люди и снова толклись вокруг Изумруда, щупали и
теребили его и сердито бранились между собою.

Иногда случайно Изумруд видел сквозь отворенную дверь других лошадей, ходивших и
бегавших на воле, и тогда он кричал им, негодуя и жалуясь. Но тотчас же закрывали дверь, и
опять скучно и одиноко тянулось время.

Главным в этой конюшне был большеголовый, заспанный человек с маленькими черными
глазками и тоненькими черными усами на жирном лице. Он казался совсем равнодушным к
Изумруду, но тот чувствовал к нему непонятный ужас.

И вот однажды, ранним утром, когда все конюхи спали, этот человек тихонько, без малейшего
шума, на цыпочках вошел к Изумруду, сам засыпал ему овес в ясли и ушел. Изумруд немного

Page 106/111