Page 105 - Белый пудель

«Да, – отвечают руки, – но спокойно».

Вторая трибуна проносится назад мимо глаз. Люди кричат что-то. Это развлекает Изумруда,
он горячится, теряет ощущение вожжей и, на секунду выбившись из общего, наладившегося
такта, делает четыре капризных скачка с правой ноги. Но вожжи тотчас же становятся
жесткими и, раздирая ему рот, скручивают шею вниз и ворочают голову направо. Теперь уже
неловко скакать с правой ноги. Изумруд сердится и не хочет переменить ногу, но наездник,
поймав этот момент, повелительно и спокойно ставит лошадь на рысь. Трибуна осталась
далеко позади, Изумруд опять входит в такт, и руки снова делаются дружественно-мягкими.
Изумруд чувствует свою вину и хочет усилить вдвое рысь. «Нет, нет, еще рано, – добродушно
замечает наездник. – Мы успеем это поправить. Ничего».

Так они проходят в отличном согласии без сбоев еще круг и половину. Но и вороной сегодня в
великолепном порядке. В то время, когда Изумруд разладился, он успел бросить его на шесть
длин лошадиного тела, но теперь Изумруд набирает потерянное и у предпоследнего столба
оказывается на три с четвертью секунды впереди. «Теперь можно. Иди!» – приказывает
наездник. Изумруд прижимает уши и бросает всего один быстрый взгляд назад. Лицо
англичанина все горит острым, решительным, прицеливающимся выражением, бритые губы
сморщились нетерпеливой гримасой и обнажают желтые, большие, крепко стиснутые зубы.
«Давай все, что можно! – приказывают вожжи в высоко поднятых руках. – Еще, еще!» И
англичанин вдруг кричит громким вибрирующим голосом, повышающимся, как звук сирены:

– О-э-э-э-эй!

– Вот, вот, вот, вот!.. – пронзительно и звонко в такт бегу кричит мальчишка-поддужный.

Теперь чувство темпа достигает самой высшей напряженности и держится на каком-то
тонком волоске, вот-вот готовом порваться. Та-та-та-та! – ровно отпечатывают по земле ноги
Изумруда. Трра-трра-трра! – слышится впереди галоп жеребца, увлекающего за собой
Изумруда. В такт бегу колеблются гибкие оглобли, и в такт галопу подымается и опускается
на седле мальчик, почти лежащий на шее у лошади.

Воздух, бегущий навстречу, свистит в ушах и щекочет ноздри, из которых пар бьет частыми
большими струями. Дышать труднее, и коже становится жарко. Изумруд обегает последний
заворот, наклоняясь вовнутрь его всем телом. Трибуна вырастает, как живая, и от нее
навстречу летит тысячеголосый рев, который пугает, волнует и радует Изумруда. У него не
хватает больше рыси, и он уже хочет скакать, но эти удивительные руки позади и умоляют, и
приказывают, и успокаивают: «Милый, не скачи!.. Только не скачи!.. Вот так, вот так, вот так».
И Изумруд, проносясь стремительно мимо столба, разрывает контрольную нитку, даже не
заметя этого. Крики, смех, аплодисменты водопадом низвергаются с трибуны. Белые листки
афиш, зонтики, палки, шляпы кружатся и мелькают между движущимися лицами и руками.
Англичанин мягко бросает вожжи. «Кончено. Спасибо, милый!» – говорит Изумруду это
движение, и он, с трудом сдерживая инерцию бега, переходит в шаг. В этот момент вороной
жеребец только-только подходит к своему столбу на противоположной стороне, семью
секундами позже.

Англичанин, с трудом подымая затекшие ноги, тяжело спрыгивает с американки и, сняв
бархатное сиденье, идет с ним на весы. Подбежавшие конюхи покрывают горячую спину
Изумруда попоной и уводят на двор. Вслед им несется гул человеческой толпы и длинный
звонок из членской беседки. Легкая желтоватая пена падает с морды лошади на землю и на
руки конюхов.

Через несколько минут Изумруда, уже распряженного, приводят опять к трибуне. Высокий
человек в длинном пальто и новой блестящей шляпе, которого Изумруд часто видит у себя в
конюшне, треплет его по шее и сует ему на ладони в рот кусок сахару. Англичанин стоит тут

Page 105/111