Page 29 - В дурном обществе

Он отпустил меня и сам растянулся с усталым видом на длинной лавке, стоявшей около
стенки.

— Возьми вон там, — указал он Валеку на большую корзину, которую, войдя, оставил у
порога, — да разведи огонь. Мы будем сегодня варить обед.

Теперь это уже был не тот человек, что за минуту пугал меня, вращая зрачками, и не гаер,
потешавший публику из-за подачек. Он распоряжался, как хозяин и глава семейства,
вернувшийся с работы и отдающий приказания домочадцам.

Он казался сильно уставшим. Платье его было мокро от дождя, лицо тоже; волосы слиплись
на лбу, во всей фигуре виднелось тяжелое утомление. Я в первый раз видел это выражение
на лице веселого оратора городских кабаков, и опять этот взгляд за кулисы, на актера,
изнеможенно отдыхавшего после тяжелой роли, которую он разыгрывал на житейской сцене,
как будто влил что-то жуткое в мое сердце. Это было еще одно из тех откровений, какими так
щедро наделяла меня старая униатская «каплица».

Мы с Валеком живо принялись за работу. Валек зажег лучину, и мы отправились с ним в
темный коридор, примыкавший к подземелью. Там в углу были свалены куски
полуистлевшего дерева, обломки крестов, старые доски; из этого запаса мы взяли несколько
кусков и, поставив их в камин, развели огонек. Затем мне пришлось отступиться, Валек один
умелыми руками принялся за стряпню. Через полчаса на камине закипало уже в горшке
какое-то варево, а в ожидании, пока оно поспеет, Валек поставил на трехногий, кое-как
сколоченный столик сковороду, на которой дымились куски жареного мяса. Тыбурций
поднялся.

— Готово? — сказал он. — Ну, и отлично. Садись, малый, с нами, — ты заработал свой
обед… Domine preceptor![14] — крикнул он затем, обращаясь к «профессору». — Брось
иголку, садись к столу.

— Сейчас, — сказал тихим голосом «профессор», удивив меня этим сознательным ответом.

Впрочем, искра сознания, вызванная голосом Тыбурция, не проявлялась ничем больше.
Старик воткнул иголку в лохмотья и равнодушно, с тусклым взглядом, уселся на один из
деревянных обрубков, заменявших в подземельи стулья.

Марусю Тыбурций держал на руках. Она и Валек ели с жадностью, которая ясно показывала,
что мясное блюдо было для них невиданною роскошью; Маруся облизывала даже свои
засаленные пальцы. Тыбурций ел с расстановкой и, повинуясь, по-видимому, неодолимой
потребности говорить, то и дело обращался к «профессору» со своей беседой. Бедный
ученый проявлял при этом удивительное внимание и, наклонив голову, выслушивал всё с
таким разумным видом, как будто он понимал каждое слово. Иногда даже он выражал свое
согласие кивками головы и тихим мычанием.

— Вот, domine, как немного нужно человеку, — говорил Тыбурций. — Не правда ли? Вот мы и
сыты, и теперь нам остается только поблагодарить бога и клеванского капеллана…

— Ага, ага! — поддакивал «профессор».

— Ты это, domine, поддакиваешь, а сам не понимаешь, причем тут клеванский капеллан, — я
ведь тебя знаю… А между тем не будь клеванского капеллана, у нас не было бы жаркого и
еще кое-чего…

— Это вам дал клеванский ксендз? — спросил я, вспомнив вдруг круглое добродушное лицо
клеванского «пробоща», бывавшего у отца.

Page 29/41