Page 30 - В дурном обществе

— У этого малого, domine, любознательный ум, — продолжал Тыбурций, попрежнему
обращаясь к «профессору». — Действительно, его священство дал нам всё это, хотя мы у
него и не просили, и даже, быть может, не только его левая рука не знала, что дает правая,
но и обе руки не имели об этом ни малейшего понятия… Кушай, domine, кушай!

Из этой странной и запутанной речи я понял только, что способ приобретения был не совсем
обыкновенный, и не удержался, чтоб еще раз не вставить вопроса:

— Вы это взяли… сами?

— Малый не лишен проницательности, — продолжал опять Тыбурций по-прежнему, жаль
только, что он не видел капеллана: у капеллана брюхо, как настоящая сороковая бочка, и,
стало быть, объедение ему очень вредно. Между тем мы все, здесь находящиеся, страдаем
скорее излишнею худобой, а потому некоторое количество провизии не можем считать для
себя лишним… Так ли я говорю, domine?

— Ага, ага! — задумчиво промычал опять «профессор».

— Ну вот! На этот раз вы выразили свое мнение очень удачно, а то я уже начинал думать, что
у этого малого ум бойчее, чем у некоторых ученых… Возвращаясь, однако, к капеллану, я
думаю, что добрый урок стоит платы, и в таком случае мы можем сказать, что купили у него
провизию: если он после этого сделает в амбаре двери покрепче, то вот мы и квиты…
Впрочем, — повернулся он вдруг ко мне, — ты все-таки еще глуп и многого не понимаешь. А
вот она понимает: скажи, моя Маруся, хорошо ли я сделал, что принес тебе жаркое?

— Хорошо! — ответила девочка, слегка сверкнув бирюзовыми глазами. — Маня была
голодна.

Под вечер этого дня я с отуманенною головой задумчиво возвращался к себе. Странные речи
Тыбурция ни на одну минуту не поколебали во мне убеждения, что «воровать нехорошо».
Напротив, болезненное ощущение, которое я испытывал раньше, еще усилилось. Нищие…
воры… у них нет дома!.. От окружающих я давно уже знал, что со всем этим соединяется
презрение. Я даже чувствовал, как из глубины души во мне подымается вся горечь
презрения, но я инстинктивно защищал мою привязанность от этой горькой примеси, не
давая им слиться. В результате смутного душевного процесса — сожаление к Валеку и
Марусе усилилось и обострилось, но привязанность не исчезла. Формула «нехорошо
воровать» осталась. Но, когда воображение рисовало мне оживленное личико моей
приятельницы, облизывавшей свои засаленные пальцы, я радовался ее радостью и радостью
Валека.

В темной аллейке сада я нечаянно наткнулся на отца. Он по обыкновению угрюмо ходил взад
и вперед с обычным странным, как будто отуманенным взглядом. Когда я очутился подле
него, он взял меня за плечо.

— Откуда это?

— Я… гулял…

Он внимательно посмотрел на меня, хотел что-то сказать, но потом взгляд его опять
затуманился и, махнув рукой, он зашагал по аллее. Мне кажется, что я и тогда понимал
смысл этого жеста:

«А, всё равно…

Её уж нет!..»

Я солгал чуть ли не первый раз в жизни.

Page 30/41