Page 5 - В дурном обществе

любил приходить на остров и хотя издали любоваться его серыми стенами и замшенною
старою крышей. Когда на утренней заре из него выползали разнообразные фигуры,
зевавшие, кашлявшие и крестившиеся на солнце, я и на них смотрел с каким-то уважением,
как на существа, облеченные тою же таинственностью, которою был окутан весь замок. Они
спят там ночью, они слышат всё, что там происходит, когда в огромные залы сквозь выбитые
окна заглядывает луна или когда в бурю в них врывается ветер. Я любил слушать, когда,
бывало, Януш, усевшись под тополями, с болтливостью семидесятилетнего старика начинал
рассказывать о славном прошлом умершего здания. Перед детским воображением вставали,
оживая, образы прошедшего, и в душу веяло величавою грустью и смутным сочувствием к
тому, чем жили некогда понурые стены, и романтические тени чужой старины пробегали в
юной душе, как пробегают в ветреный день легкие тени облаков по светлой зелени чистого
поля.

Но с того вечера и замок, и его бард явились передо мной в новом свете. Встретив меня на
другой день вблизи острова, Януш стал зазывать меня к себе, уверяя с довольным видом, что
теперь «сын таких почтенных родителей» смело может посетить замок, так как найдет в нем
вполне порядочное общество. Он даже привел меня за руку к самому замку, но тут я со
слезами вырвал у него свою руку и пустился бежать. Замок стал мне противен. Окна в
верхнем этаже были заколочены, а низ находился во владении капоров и салопов. Старухи
выползали оттуда в таком непривлекательном виде, льстили мне так приторно, ругались
между собой так громко, что я искренно удивлялся, как это строгий покойник, усмирявший
турок в грозовые ночи, мог терпеть этих старух в своем соседстве. Но главное — я не мог
забыть холодной жестокости, с которою торжествующие жильцы замка гнали своих
несчастных сожителей, а при воспоминании о темных личностях, оставшихся без крова, у
меня сжималось сердце.

Как бы то ни было, на примере старого замка я узнал впервые истину, что от великого до
смешного один только шаг. Великое в замке поросло плющом, повиликой и мхами, а смешное
казалось мне отвратительным, слишком резало детскую восприимчивость, так как ирония
этих контрастов была мне еще недоступна.

II. Проблематические натуры

Несколько ночей после описанного переворота на острове город провел очень беспокойно:
лаяли собаки, скрипели двери домов, и обыватели, то и дело выходя на улицу, стучали
палками по заборам, давая кому-то знать, что они настороже. Город знал, что по его улицам в
ненастной тьме дождливой ночи бродят люди, которым голодно и холодно, которые дрожат и
мокнут; понимая, что в сердцах этих людей должны рождаться жестокие чувства, город
насторожился и навстречу этим чувствам посылал свои угрозы. А ночь, как нарочно,
спускалась на землю среди холодного ливня и уходила, оставляя над землею низко бегущие
тучи. И ветер бушевал среди ненастья, качая верхушки деревьев, стуча ставнями и напевая
мне в моей постели о десятках людей, лишенных тепла и приюта.

Но вот весна окончательно восторжествовала над последними порывами зимы, солнце
высушило землю, и вместе с тем бездомные скитальцы куда-то схлынули. Собачий лай по
ночам угомонился, обыватели перестали стучать по заборам, и жизнь города, сонная и
однообразная, пошла своею колеей. Горячее солнце, выкатываясь на небо, жгло пыльные
улицы, загоняя под навесы юрких детей Израиля, торговавших в городских лавках;
«факторы» лениво валялись на солнцепеке, зорко выглядывая проезжающих; скрип
чиновничьих перьев слышался в открытые окна присутственных мест; по утрам городские
дамы сновали с корзинами по базару, а под вечер важно выступали под руку со своими

Page 5/41