Page 10 - В дурном обществе

выходившему фасом на улицу, Туркевич весело подмигивал своим спутникам, кидал кверху
картуз и объявлял громогласно, что здесь живет не начальник, а родной его, Туркевича, отец
и благодетель.

Затем он устремлял свои взоры на окна и ждал последствий. Последствия эти были двоякого
рода: или немедленно же из парадной двери выбегала толстая и румяная Матрена с
милостивым подарком от отца и благодетеля, или же дверь оставалась закрытою, в окне
кабинета мелькала сердитая старческая физиономия, обрамленная черными, как смоль,
волосами, а Матрена тихонько задами прокрадывалась на съезжую. На съезжей имел
постоянное местожительство бутарь Микита, замечательно набивший руку именно в
обращении с Туркевичем. Он тотчас же флегматически откладывал в сторону сапожную
колодку и подымался со своего сиденья.

Между тем Туркевич, не видя пользы от дифирамбов, понемногу и осторожно начинал
переходить к сатире. Обыкновенно он начинал сожалением о том, что его благодетель
считает зачем-то нужным красить свои почтенные седины сапожною ваксой. Затем,
огорченный полным невниманием к своему красноречию, он возвышал голос, подымал тон и
начинал громить благодетеля за плачевный пример, подаваемый гражданам незаконным
сожитием с Матреной. Дойдя до этого щекотливого предмета, генерал терял уже всякую
надежду на примирение с благодетелем и потому воодушевлялся истинным красноречием. К
сожалению, обыкновенно на этом именно месте речи происходило неожиданное постороннее
вмешательство; в окно высовывалось желтое и сердитое лицо Коца, а сзади Туркевича
подхватывал с замечательною ловкостью подкравшийся к нему Микита. Никто из слушателей
не пытался даже предупредить оратора об угрожавшей ему опасности, ибо артистические
приемы Микиты вызывали всеобщий восторг. Генерал, прерванный на полуслове, вдруг
как-то странно мелькал в воздухе, опрокидывался спиной на спину Микиты — и через
несколько секунд дюжий бутарь, слегка согнувшийся под своей ношей, среди оглушительных
криков толпы, спокойно направлялся к кутузке. Еще минута — черная дверь съезжей
раскрывалась, как мрачная пасть, и генерал, беспомощно болтавший ногами, торжественно
скрывался за дверью кутузки. Неблагодарная толпа кричала Миките «ура» и медленно
расходилась.

Кроме этих выделявшихся из ряда личностей, около часовни ютилась еще темная масса
жалких оборванцев, появление которых на базаре производило всегда большую тревогу
среди торговок, спешивших прикрыть свое добро руками, подобно тому, как наседки
прикрывают цыплят, когда в небе покажется коршун. Ходили слухи, что эти жалкие личности,
окончательно лишенные всяких ресурсов со времени изгнания из замка, составили дружное
сообщество и занимались, между прочим, мелким воровством в городе и окрестностях.
Основывались эти слухи, главным образом, на той бесспорной посылке, что человек не
может существовать без пищи; а так как почти все эти темные личности, так или иначе,
отбились от обычных способов ее добывания и были оттерты счастливцами из замка от благ
местной филантропии, то отсюда следовало неизбежное заключение, что им было
необходимо воровать или умереть. Они не умерли, значит… самый факт их существования
обращался в доказательство их преступного образа действий.

Если только это была правда, то уже не подлежало спору, что организатором и
руководителем сообщества не мог быть никто другой, как пан Тыбурций Драб, самая
замечательная личность из всех проблематических натур, не ужившихся в старом замке.

Происхождение Драба было покрыто мраком самой таинственной неизвестности. Люди,
одаренные сильным воображением, приписывали ему аристократическое имя, которое он
покрыл позором и потому принужден был скрыться, причем участвовал будто бы в подвигах
знаменитого Кармелюка. Но, во-первых, для этого он был еще недостаточно стар, а
во-вторых, наружность пана Тыбурция не имела в себе ни одной аристократической черты.
Роста он был высокого; сильная сутуловатость как бы говорила о бремени вынесенных

Page 10/41