Page 113 - Преступление и наказание

заметил Разумихин, а между тем эта явная бедность костюма даже придавала обеим дамам
вид какого-то особенного достоинства, что всегда бывает с теми, кто умеет носить бедное
платье. Разумихин с благоговением смотрел на Дунечку и гордился, что поведет ее. «Та
королева, — думал он про себя, — которая чинила свои чулки в тюрьме, уж конечно, в ту
минуту смотрела настоящею королевой и даже более, чем во время самых пышных торжеств
и выходов».93
— Боже мой! — воскликнула Пульхерия Александровна, — думала ли я, что буду
бояться свидания с сыном, с моим милым, милым Родей, как теперь боюсь!.. Я боюсь,
Дмитрий Прокофьич! — прибавила она, робко взглянув на него.
— Не бойтесь, маменька, — сказала Дуня, целуя ее, — лучше верьте в него. Я верю.
— Ах, боже мой! Я верю тоже, а всю ночь не спала! — вскричала бедная женщина.
Они вышли на улицу.
— Знаешь, Дунечка, как только я к утру немного заснула, мне вдруг приснилась
покойница Марфа Петровна… и вся в белом… подошла ко мне, взяла за руку, а сама головой
качает на меня, и так строго, строго, как будто осуждает… К добру ли это? Ах, боже мой,
Дмитрий Прокофьич, вы еще не знаете: Марфа Петровна умерла!
— Нет, не знаю; какая Марфа Петровна?
— Скоропостижно! И представьте себе…
— После, маменька, — вмешалась Дуня, — ведь они еще не знают, кто такая Марфа
Петровна.
— Ах, не знаете? А я думала, вам всё уж известно. Вы мне простите, Дмитрий
Прокофьич, у меня в эти дни просто ум за разум заходит. Право, я вас считаю как бы за
провидение наше, а потому так и убеждена была, что вам уже всё известно. Я вас как за
родного считаю… Не осердитесь, что так говорю. Ах, боже мой, что это у вас правая рука!
Ушибли?
— Да, ушиб, — пробормотал осчастливленный Разумихин.
— Я иногда слишком уж от сердца говорю, так что Дуня меня поправляет… Но, боже
мой, в какой он каморке живет! Проснулся ли он, однако? И эта женщина, хозяйка его,
считает это за комнату? Послушайте, вы говорите, он не любит сердца выказывать, так что я,
может быть, ему и надоем моими… слабостями?.. Не научите ли вы меня, Дмитрий
Прокофьич? Как мне с ним? Я, знаете, совсем как потерянная хожу.
— Не расспрашивайте его очень об чем-нибудь, если увидите, что он морщится;
особенно про здоровье очень не спрашивайте: не любит.
— Ах, Дмитрий Прокофьич, как тяжело быть матерью! Но вот и эта лестница… Какая
ужасная лестница!
— Мамаша, вы даже бледны, успокойтесь, голубчик мой, — сказала Дуня, ласкаясь к
ней, — он еще должен быть счастлив, что вас видит, а вы так себя мучаете, — прибавила
она, сверкнув глазами.
— Постойте, я загляну вперед, проснулся ли?
Дамы потихоньку пошли за отправившимся по лестнице вперед Разумихиным, и когда
уже поровнялись в четвертом этаже с хозяйкиною дверью, то заметили, что хозяйкина дверь
отворена на маленькую щелочку и что два быстрые черные глаза рассматривают их обеих из
темноты. Когда же взгляды встретились, то дверь вдруг захлопнулась, и с таким стуком, что
Пульхерия Александровна чуть не вскрикнула от испуга.

III
— Здоров, здоров! — весело крикнул навстречу входящим Зосимов. Он уже минут с
десять как пришел и сидел во вчерашнем своем углу на диване. Раскольников сидел в углу
напротив, совсем одетый и даже тщательно вымытый и причесанный, чего уже давно с ним
не случалось. Комната разом наполнилась, но Настасья все-таки успела пройти вслед за
посетителями и стала слушать.