Page 197 - Преступление и наказание
P. 197

кушанье. Ее уполномочила во всем и оставила по себе Катерина Ивановна, сама отправляясь
               на  кладбище.  Действительно,  всё  было  приготовлено  на  славу:  стол  был  накрыт  даже
               довольно  чисто,  посуда,  вилки,  ножи,  рюмки,  стаканы,  чашки  —  всё  это,  конечно,  было
               сборное, разнофасонное и разнокалиберное, от разных жильцов, но всё было к известному
               часу на своем месте, и Амалия Ивановна, чувствуя, что отлично исполнила дело, встретила
               возвратившихся даже с некоторою гордостию, вся разодетая, в чепце с новыми траурными
               лентами  и  в  черном  платье.  Эта  гордость,  хотя  и  заслуженная,  не  понравилась  почему-то
               Катерине  Ивановне:  «в  самом  деле,  точно  без  Амалии  Ивановны  и  стола  бы  не  сумели
               накрыть!»  Не  понравился  ей  тоже  и  чепец  с  новыми  лентами:  «уж  не  гордится  ли,  чего
               доброго,  эта глупая немка тем, что  она хозяйка и из милости согласилась помочь бедным
               жильцам?  Из  милости!  Прошу  покорно!  У  папеньки  Катерины  Ивановны,  который  был
               полковник и чуть-чуть не губернатор,  стол накрывался иной раз на сорок  персон, так  что
               какую-нибудь Амалию Ивановну, или лучше сказать Людвиговну,  туда и на кухню бы не
               пустили…»  Впрочем,  Катерина  Ивановна  положила  до  времени  не  высказывать  своих
               чувств, хотя и решила в своем сердце, что Амалию Ивановну непременно надо будет сегодня
               же осадить и напомнить ей ее настоящее место, а то она бог знает что об себе замечтает,
               покамест  же  обошлась  с  ней  только  холодно.  Другая  неприятность  тоже  отчасти
               способствовала  раздражению  Катерины  Ивановны:  на  похоронах  из  жильцов,  званых  на
               похороны, кроме полячка, который успел-таки забежать и на кладбище, никто почти не был;
               к  поминкам  же,  то  есть  к  закуске,  явились  из  них  всё  самые  незначительные  и  бедные,
               многие  из них  не  в  своем  даже  виде,  так,  дрянь какая-то.  Которые же  из них  постарше и
               посолиднее, те все, как нарочно, будто сговорившись, манкировали. Петр Петрович Лужин,
               например, самый, можно сказать, солиднейший из всех жильцов, не явился, а между тем еще
               вчера же вечером Катерина Ивановна уже успела наговорить всем на свете, то есть Амалии
               Ивановне, Полечке, Соне и полячку, что это благороднейший, великодушнейший человек, с
               огромнейшими связями и с состоянием, бывший друг ее первого мужа, принятый в доме ее
               отца  и  который  обещал  употребить  все  средства,  чтобы  выхлопотать  ей  значительный
               пенсион. Заметим здесь, что если Катерина Ивановна и хвалилась чьими-нибудь связями и
               состоянием,  то  это  без  всякого  интереса,  безо  всякого  личного  расчета,  совершенно
               бескорыстно, так сказать, от полноты сердца, из одного только удовольствия восхвалить и
               придать  еще  более  цены  хвалимому.  За  Лужиным,  и,  вероятно,  «беря  с  него  пример»,  не
               явился  и  «этот  скверный  мерзавец  Лебезятников».  «Уж  этот-то  что  об  себе  думает?  Его
               только из милости пригласили, и то потому, что он с Петром Петровичем в одной комнате
               стоит и знакомый его, так неловко было не пригласить». Не явилась тоже и одна тонная дама
               с своею «перезрелою девой», дочерью, которые хотя и проживали всего только недели с две
               в  нумерах  у  Амалии  Ивановны,  но  несколько  уже  раз  жаловались  на  шум  и  крик,
               подымавшийся  из  комнаты  Мармеладовых,  особенно  когда покойник  возвращался  пьяный
               домой, о чем, конечно, стало уже известно Катерине Ивановне через Амалию же Ивановну,
               когда  та,  бранясь  с  Катериной  Ивановной  и  грозясь  прогнать  всю  семью,  кричала  во  всё
               горло,  что  они  беспокоят  «благородных  жильцов,  которых  ноги  не  стоят».  Катерина
               Ивановна нарочно положила теперь пригласить эту даму и ее дочь, которых «ноги она будто
               бы  не  стоила»,  тем  более  что  до  сих  пор,  при  случайных  встречах,  та  высокомерно
               отвертывалась, — так вот чтобы знала же она, что здесь «благороднее мыслят и чувствуют, и
               приглашают, не помня зла», и чтобы видели они, что Катерина Ивановна и не в такой доле
               привыкла жить. Об этом непременно предполагалось им объяснить за столом, равно как и о
               губернаторстве покойного папеньки, а вместе с тем косвенно заметить, что нечего было при
               встречах  отворачиваться  и  что  это  было  чрезвычайно  глупо.  Не  пришел  тоже  и  толстый
               подполковник (в сущности, отставной штабс-капитан), но оказалось, что он «без задних ног»
               еще со вчерашнего утра. Одним словом, явились только: полячок, потом один плюгавенький
               канцелярист без речей, в засаленном фраке, в угрях и с противным запахом; потом еще один
               глухой  и  почти  совсем  слепой  старичок,  когда-то  служивший  в  каком-то  почтамте  и
               которого  кто-то,  с  незапамятных  времен  и  неизвестно  для  чего,  содержал  у  Амалии
   192   193   194   195   196   197   198   199   200   201   202