Page 197 - Преступление и наказание

кушанье. Ее уполномочила во всем и оставила по себе Катерина Ивановна, сама отправляясь
на кладбище. Действительно, всё было приготовлено на славу: стол был накрыт даже
довольно чисто, посуда, вилки, ножи, рюмки, стаканы, чашки — всё это, конечно, было
сборное, разнофасонное и разнокалиберное, от разных жильцов, но всё было к известному
часу на своем месте, и Амалия Ивановна, чувствуя, что отлично исполнила дело, встретила
возвратившихся даже с некоторою гордостию, вся разодетая, в чепце с новыми траурными
лентами и в черном платье. Эта гордость, хотя и заслуженная, не понравилась почему-то
Катерине Ивановне: «в самом деле, точно без Амалии Ивановны и стола бы не сумели
накрыть!» Не понравился ей тоже и чепец с новыми лентами: «уж не гордится ли, чего
доброго, эта глупая немка тем, что она хозяйка и из милости согласилась помочь бедным
жильцам? Из милости! Прошу покорно! У папеньки Катерины Ивановны, который был
полковник и чуть-чуть не губернатор, стол накрывался иной раз на сорок персон, так что
какую-нибудь Амалию Ивановну, или лучше сказать Людвиговну, туда и на кухню бы не
пустили…» Впрочем, Катерина Ивановна положила до времени не высказывать своих
чувств, хотя и решила в своем сердце, что Амалию Ивановну непременно надо будет сегодня
же осадить и напомнить ей ее настоящее место, а то она бог знает что об себе замечтает,
покамест же обошлась с ней только холодно. Другая неприятность тоже отчасти
способствовала раздражению Катерины Ивановны: на похоронах из жильцов, званых на
похороны, кроме полячка, который успел-таки забежать и на кладбище, никто почти не был;
к поминкам же, то есть к закуске, явились из них всё самые незначительные и бедные,
многие из них не в своем даже виде, так, дрянь какая-то. Которые же из них постарше и
посолиднее, те все, как нарочно, будто сговорившись, манкировали. Петр Петрович Лужин,
например, самый, можно сказать, солиднейший из всех жильцов, не явился, а между тем еще
вчера же вечером Катерина Ивановна уже успела наговорить всем на свете, то есть Амалии
Ивановне, Полечке, Соне и полячку, что это благороднейший, великодушнейший человек, с
огромнейшими связями и с состоянием, бывший друг ее первого мужа, принятый в доме ее
отца и который обещал употребить все средства, чтобы выхлопотать ей значительный
пенсион. Заметим здесь, что если Катерина Ивановна и хвалилась чьими-нибудь связями и
состоянием, то это без всякого интереса, безо всякого личного расчета, совершенно
бескорыстно, так сказать, от полноты сердца, из одного только удовольствия восхвалить и
придать еще более цены хвалимому. За Лужиным, и, вероятно, «беря с него пример», не
явился и «этот скверный мерзавец Лебезятников». «Уж этот-то что об себе думает? Его
только из милости пригласили, и то потому, что он с Петром Петровичем в одной комнате
стоит и знакомый его, так неловко было не пригласить». Не явилась тоже и одна тонная дама
с своею «перезрелою девой», дочерью, которые хотя и проживали всего только недели с две
в нумерах у Амалии Ивановны, но несколько уже раз жаловались на шум и крик,
подымавшийся из комнаты Мармеладовых, особенно когда покойник возвращался пьяный
домой, о чем, конечно, стало уже известно Катерине Ивановне через Амалию же Ивановну,
когда та, бранясь с Катериной Ивановной и грозясь прогнать всю семью, кричала во всё
горло, что они беспокоят «благородных жильцов, которых ноги не стоят». Катерина
Ивановна нарочно положила теперь пригласить эту даму и ее дочь, которых «ноги она будто
бы не стоила», тем более что до сих пор, при случайных встречах, та высокомерно
отвертывалась, — так вот чтобы знала же она, что здесь «благороднее мыслят и чувствуют, и
приглашают, не помня зла», и чтобы видели они, что Катерина Ивановна и не в такой доле
привыкла жить. Об этом непременно предполагалось им объяснить за столом, равно как и о
губернаторстве покойного папеньки, а вместе с тем косвенно заметить, что нечего было при
встречах отворачиваться и что это было чрезвычайно глупо. Не пришел тоже и толстый
подполковник (в сущности, отставной штабс-капитан), но оказалось, что он «без задних ног»
еще со вчерашнего утра. Одним словом, явились только: полячок, потом один плюгавенький
канцелярист без речей, в засаленном фраке, в угрях и с противным запахом; потом еще один
глухой и почти совсем слепой старичок, когда-то служивший в каком-то почтамте и
которого кто-то, с незапамятных времен и неизвестно для чего, содержал у Амалии