Page 198 - Преступление и наказание

Ивановны. Явился тоже один пьяный отставной поручик, в сущности провиантский
чиновник, с самым неприличным и громким хохотом и, «представьте себе», без жилета!
Один какой-то сел прямо за стол, даже не поклонившись Катерине Ивановне, и, наконец,
одна личность, за неимением платья, явилась было в халате, но уж это было до такой степени
неприлично, что стараниями Амалии Ивановны и полячка успели-таки его вывести. Полячок,
впрочем, привел с собою еще каких-то двух других полячков, которые вовсе никогда и не
жили у Амалии Ивановны и которых никто до сих пор в нумерах не видал. Всё это
чрезвычайно неприятно раздражило Катерину Ивановну. «Для кого же после этого делались
все приготовления?» Даже детей, чтобы выгадать место, посадили не за стол, и без того
занявший всю комнату, а накрыли им в заднем углу на сундуке, причем обеих маленьких
усадили на скамейку, а Полечка, как большая, должна была за ними присматривать, кормить
их и утирать им, «как благородным детям», носики. Одним словом, Катерина Ивановна
поневоле должна была встретить всех с удвоенною важностию и даже с высокомерием.
Особенно строго оглядела она некоторых и свысока пригласила сесть за стол. Считая
почему-то, что за всех неявившихся должна быть в ответе Амалия Ивановна, она вдруг стала
обращаться с ней до крайности небрежно, что та немедленно заметила и до крайности была
этим пикирована. Такое начало не предвещало хорошего конца. Наконец уселись.
Раскольников вошел почти в ту самую минуту, как воротились с кладбища. Катерина
Ивановна ужасно обрадовалась ему, во-первых, потому, что он был единственный
«образованный гость» из всех гостей и, «как известно, через два года готовился занять в
здешнем университете профессорскую кафедру», а во-вторых, потому, что он немедленно и
почтительно извинился перед нею, что, несмотря на всё желание, не мог быть на похоронах.
Она так на него и накинулась, посадила его за столом подле себя по левую руку (по правую
села Амалия Ивановна) и, несмотря на беспрерывную суету и хлопоты о том, чтобы
правильно разносилось кушанье и всем доставалось, несмотря на мучительный кашель,
который поминутно прерывал и душил ее и, кажется, особенно укоренился в эти последние
два дня, беспрерывно обращалась к Раскольникову и полушепотом спешила излить перед
ним все накопившиеся в ней чувства и всё справедливое негодование свое на неудавшиеся
поминки; причем негодование сменялось часто самым веселым, самым неудержимым
смехом над собравшимися гостями, но преимущественно над самою хозяйкой.
— Во всем эта кукушка виновата. Вы понимаете, о ком я говорю: об ней, об ней! — и
Катерина Ивановна закивала ему на хозяйку. — Смотрите на нее: вытаращила глаза,
чувствует, что мы о ней говорим, да не может понять, и глаза вылупила. Фу, сова! ха-ха-ха!..
Кхи-кхи-кхи! И что это она хочет показать своим чепчиком! кхи-кхи-кхи! Заметили вы, ей
всё хочется, чтобы все считали, что она покровительствует и мне честь делает, что
присутствует. Я просила ее, как порядочную, пригласить народ получше и именно знакомых
покойного, а смотрите, кого она привела: шуты какие-то! чумички! Посмотрите на этого с
нечистым лицом: это какая-то сопля на двух ногах! А эти полячишки… ха-ха-ха! Кхи-кхи-
кхи! Никто, никто их никогда здесь не видывал, и я никогда не видала; ну зачем они пришли,
я вас спрошу? Сидят чинно рядышком. Пане, гей! — закричала она вдруг одному из них, —
взяли вы блинов? Возьмите еще! Пива выпейте, пива! Водки не хотите ли? Смотрите:
вскочил, раскланивается, смотрите, смотрите: должно быть, совсем голодные, бедные!
Ничего, пусть поедят. Не шумят, по крайней мере, только… только, право, я боюсь за
хозяйские серебряные ложки!.. Амалия Ивановна! — обратилась она вдруг к ней, почти
вслух, — если на случай покрадут ваши ложки, то я вам за них не отвечаю, предупреждаю
заранее! Ха-ха-ха! — залилась она, обращаясь опять к Раскольникову, опять кивая ему на
хозяйку и радуясь своей выходке. — Не поняла, опять не поняла! Сидит разиня рот,
смотрите: сова, настоящая, сычиха в новых лентах, ха-ха-ха!
Тут смех опять превратился в нестерпимый кашель, продолжавшийся пять минут. На
платке осталось несколько крови, на лбу выступили капли пота. Она молча показала кровь
Раскольникову и, едва отдыхнувшись, тотчас же зашептала ему опять с чрезвычайным
одушевлением и с красными пятнами на щеках: