Page 198 - Преступление и наказание
P. 198

Ивановны.  Явился  тоже  один  пьяный  отставной  поручик,  в  сущности  провиантский
               чиновник,  с  самым  неприличным  и  громким  хохотом  и,  «представьте  себе»,  без  жилета!
               Один  какой-то  сел  прямо  за  стол,  даже  не  поклонившись  Катерине  Ивановне,  и,  наконец,
               одна личность, за неимением платья, явилась было в халате, но уж это было до такой степени
               неприлично, что стараниями Амалии Ивановны и полячка успели-таки его вывести. Полячок,
               впрочем, привел с собою еще каких-то двух других полячков, которые вовсе никогда и не
               жили  у  Амалии  Ивановны  и  которых  никто  до  сих  пор  в  нумерах  не  видал.  Всё  это
               чрезвычайно неприятно раздражило Катерину Ивановну. «Для кого же после этого делались
               все  приготовления?»  Даже  детей,  чтобы  выгадать  место,  посадили  не  за  стол,  и  без  того
               занявший всю комнату, а накрыли им в заднем  углу на сундуке, причем обеих маленьких
               усадили на скамейку, а Полечка, как большая, должна была за ними присматривать, кормить
               их  и  утирать  им,  «как  благородным  детям»,  носики.  Одним  словом,  Катерина  Ивановна
               поневоле  должна  была  встретить  всех  с  удвоенною  важностию  и  даже  с  высокомерием.
               Особенно  строго  оглядела  она  некоторых  и  свысока  пригласила  сесть  за  стол.  Считая
               почему-то, что за всех неявившихся должна быть в ответе Амалия Ивановна, она вдруг стала
               обращаться с ней до крайности небрежно, что та немедленно заметила и до крайности была
               этим пикирована. Такое начало не предвещало хорошего конца. Наконец уселись.
                     Раскольников вошел почти в ту самую минуту, как воротились с кладбища. Катерина
               Ивановна  ужасно  обрадовалась  ему,  во-первых,  потому,  что  он  был  единственный
               «образованный  гость»  из  всех  гостей  и,  «как  известно,  через  два  года  готовился  занять  в
               здешнем университете профессорскую кафедру», а во-вторых, потому, что он немедленно и
               почтительно извинился перед нею, что, несмотря на всё желание, не мог быть на похоронах.
               Она так на него и накинулась, посадила его за столом подле себя по левую руку (по правую
               села  Амалия  Ивановна)  и,  несмотря  на  беспрерывную  суету  и  хлопоты  о  том,  чтобы
               правильно  разносилось  кушанье  и  всем  доставалось,  несмотря  на  мучительный  кашель,
               который поминутно прерывал и душил ее и, кажется, особенно укоренился в эти последние
               два  дня,  беспрерывно  обращалась  к  Раскольникову  и  полушепотом  спешила  излить  перед
               ним все накопившиеся в ней чувства и всё справедливое негодование свое на неудавшиеся
               поминки;  причем  негодование  сменялось  часто  самым  веселым,  самым  неудержимым
               смехом над собравшимися гостями, но преимущественно над самою хозяйкой.
                     — Во всем эта кукушка виновата. Вы понимаете, о ком я говорю: об ней, об ней! — и
               Катерина  Ивановна  закивала  ему  на  хозяйку. —  Смотрите  на  нее:  вытаращила  глаза,
               чувствует, что мы о ней говорим, да не может понять, и глаза вылупила. Фу, сова! ха-ха-ха!..
               Кхи-кхи-кхи! И что это она хочет показать своим чепчиком! кхи-кхи-кхи! Заметили вы, ей
               всё  хочется,  чтобы  все  считали,  что  она  покровительствует  и  мне  честь  делает,  что
               присутствует. Я просила ее, как порядочную, пригласить народ получше и именно знакомых
               покойного, а смотрите, кого она привела: шуты какие-то! чумички! Посмотрите на этого с
               нечистым лицом: это какая-то сопля на двух ногах! А эти полячишки… ха-ха-ха! Кхи-кхи-
               кхи! Никто, никто их никогда здесь не видывал, и я никогда не видала; ну зачем они пришли,
               я вас спрошу? Сидят чинно рядышком. Пане, гей! — закричала она вдруг одному из них, —
               взяли  вы  блинов?  Возьмите  еще!  Пива  выпейте,  пива!  Водки  не  хотите  ли?  Смотрите:
               вскочил,  раскланивается,  смотрите,  смотрите:  должно  быть,  совсем  голодные,  бедные!
               Ничего,  пусть  поедят.  Не  шумят,  по  крайней  мере,  только…  только,  право,  я  боюсь  за
               хозяйские  серебряные  ложки!..  Амалия  Ивановна! —  обратилась  она  вдруг  к  ней,  почти
               вслух, — если на случай покрадут ваши ложки, то я вам за них не отвечаю, предупреждаю
               заранее!  Ха-ха-ха! —  залилась  она,  обращаясь  опять к  Раскольникову,  опять  кивая  ему  на
               хозяйку  и  радуясь  своей  выходке. —  Не  поняла,  опять  не  поняла!  Сидит  разиня  рот,
               смотрите: сова, настоящая, сычиха в новых лентах, ха-ха-ха!
                     Тут смех опять превратился в нестерпимый кашель, продолжавшийся пять минут. На
               платке осталось несколько крови, на лбу выступили капли пота. Она молча показала кровь
               Раскольникову  и,  едва  отдыхнувшись,  тотчас  же  зашептала  ему  опять  с  чрезвычайным
               одушевлением и с красными пятнами на щеках:
   193   194   195   196   197   198   199   200   201   202   203