Page 85 - Преступление и наказание

— Хотелось бы, — твердо и серьезно ответил тот. Слишком что-то серьезно стал он
говорить и смотреть.
— Очень?
— Очень.
— Хорошо. Я вот бы как поступил, — начал Раскольников, опять вдруг приближая
свое лицо к лицу Заметова, опять в упор смотря на него и говоря опять шепотом, так что тот
даже вздрогнул на этот раз. — Я бы вот как сделал: я бы взял деньги и вещи и, как ушел бы
оттуда, тотчас, не заходя никуда, пошел бы куда-нибудь, где место глухое и только заборы
одни, и почти нет никого, — огород какой-нибудь или в этом роде. Наглядел бы я там еще
прежде, на этом дворе, какой-нибудь такой камень, этак в пуд или полтора весу, где-нибудь в
углу, у забора, что с построения дома, может, лежит; приподнял бы этот камень — под ним
ямка должна быть, — да в ямку-то эту все бы вещи и деньги и сложил. Сложил бы да и
навалил бы камнем, в том виде как он прежде лежал, придавил бы ногой, да и пошел бы
прочь. Да год бы, два бы не брал, три бы не брал, — ну, и ищите! Был, да весь вышел!
— Вы сумасшедший, — выговорил почему-то Заметов тоже чуть не шепотом и почему-
то отодвинулся вдруг от Раскольникова. У того засверкали глаза; он ужасно побледнел;
верхняя губа его дрогнула и запрыгала. Он склонился к Заметову как можно ближе и стал
шевелить губами, ничего не произнося; так длилось с полминуты; он знал, что делал, но не
мог сдержать себя. Страшное слово, как тогдашний запор в дверях, так и прыгало на его
губах: вот-вот сорвется; вот-вот только спустить его, вот-вот только выговорить!
— А что, если это я старуху и Лизавету убил? — проговорил он вдруг и — опомнился.
Заметов дико поглядел на него и побледнел как скатерть. Лицо его искривилось
улыбкой.
— Да разве это возможно? — проговорил он едва слышно.
Раскольников злобно взглянул на него.
— Признайтесь, что вы поверили? Да? Ведь да?
— Совсем нет! Теперь больше, чем когда-нибудь, не верю! — торопливо сказал
Заметов.
— Попался наконец! Поймали воробушка. Стало быть, верили же прежде, когда теперь
«больше, чем когда-нибудь, не верите»?
— Да совсем же нет! — восклицал Заметов, видимо сконфуженный. — Это вы для
того-то и пугали меня, чтоб к этому подвести?
— Так не верите? А об чем вы без меня заговорили, когда я тогда из конторы вышел? А
зачем меня поручик Порох допрашивал после обморока? Эй ты, — крикнул он половому,
вставая и взяв фуражку, — сколько с меня?
— Тридцать копеек всего-с, — отвечал тот, подбегая.
— Да вот тебе еще двадцать копеек на водку. Ишь сколько денег! — протянул он
Заметову свою дрожащую руку с кредитками, — красненькие, синенькие, двадцать пять
рублей. Откудова? А откудова платье новое явилось? Ведь знаете же, что копейки не было!
Хозяйку-то, небось, уж опрашивали… Ну, довольно! Assez cause!83До свидания…
приятнейшего!..
Он вышел, весь дрожа от какого-то дикого истерического ощущения, в котором между
тем была часть нестерпимого наслаждения, — впрочем мрачный, ужасно усталый. Лицо его
было искривлено, как бы после какого-то припадка. Утомление его быстро увеличивалось.
Силы его возбуждались и приходили теперь вдруг, с первым толчком, с первым
раздражающим ощущением, и так же быстро ослабевали, по мере того как ослабевало
ощущение.
А Заметов, оставшись один, сидел еще долго на том же месте, в раздумье.
Раскольников невзначай перевернул все его мысли насчет известного пункта и окончательно
установил его мнение.
«Илья Петрович — болван!» — решил он окончательно.
Только что Раскольников отворил дверь на улицу, как вдруг, на самом крыльце,