Page 80 - Преступление и наказание

молодой черноволосый шарманщик и вертел какой-то весьма чувствительный романс. Он
аккомпанировал стоявшей впереди его на тротуаре девушке, лет пятнадцати, одетой как
барышня, в кринолине, в мантильке, в перчатках и в соломенной шляпке с огненного цвета
пером; всё это было старое и истасканное. Уличным, дребезжащим, но довольно приятным и
сильным голосом она выпевала романс, в ожидании двухкопеечника из лавочки.
Раскольников приостановился рядом с двумя-тремя слушателями, послушал, вынул пятак и
положил в руку девушке. Та вдруг пресекла пение на самой чувствительной и высокой
нотке, точно отрезала, резко крикнула шарманщику: «будет!», и оба поплелись дальше, к
следующей лавочке.
— Любите вы уличное пение? — обратился вдруг Раскольников к одному, уже
немолодому, прохожему, стоявшему рядом с ним у шарманки и имевшему вид
фланера.70Тот дико посмотрел и удивился. — Я люблю, — продолжал Раскольников, но с
таким видом, как будто вовсе не об уличном пении говорил, — я люблю, как поют под
шарманку в холодный, темный и сырой осенний вечер, непременно в сырой, когда у всех
прохожих бледно-зеленые и больные лица; или, еще лучше, когда снег мокрый падает,
совсем прямо, без ветру, знаете? а сквозь него фонари с газом блистают…
— Не знаю-с… Извините… — пробормотал господин, испуганный и вопросом, и
странным видом Раскольникова, и перешел на другую сторону улицы.
Раскольников пошел прямо и вышел к тому углу на Сенной, где торговали мещанин и
баба, разговаривавшие тогда с Лизаветой; но их теперь не было. Узнав место, он
остановился, огляделся и оборотился к молодому парню в красной рубахе, зевавшему у
входа в мучной лабаз.
— Это мещанин ведь торгует тут на углу, с бабой, с женой, а?
— Всякие торгуют, — отвечал парень, свысока обмеривая Раскольникова.
— Как его зовут?
— Как крестили, так и зовут.
— Уж и ты не зарайский ли? Которой губернии?
Парень снова посмотрел на Раскольникова.
— У нас, ваше сиятельство, не губерния, а уезд, а ездил-то брат, а я дома сидел, так и
не знаю-с… Уж простите, ваше сиятельство, великодушно.
— Это харчевня, наверху-то?
— Это трахтир, и бильярд имеется; и прынцессы найдутся…71Люли!
Раскольников перешел через площадь. Там, на углу, стояла густая толпа народа, всё
мужиков. Он залез в самую густоту, заглядывая в лица. Его почему-то тянуло со всеми
заговаривать. Но мужики не обращали внимания на него, и все что-то галдели про себя,
сбиваясь кучками. Он постоял, подумал и пошел направо, тротуаром, по направлению к В—
му. Миновав площадь, он попал в переулок…72
Он и прежде проходил часто этим коротеньким переулком, делающим колено и
ведущим с площади в Садовую. В последнее время его даже тянуло шляться по всем этим
местам, когда тошно становилось, «чтоб еще тошней было». Теперь же он вошел, ни о чем не
думая. Тут есть большой дом, весь под распивочными и прочими съестно-выпивательными
заведениями; из них поминутно выбегали женщины, одетые, как ходят «по соседству» —
простоволосые и в одних платьях. В двух-трех местах они толпились на тротуаре группами,
преимущественно у сходов в нижний этаж, куда, по двум ступенькам, можно было
спускаться в разные весьма увеселительные заведения.73В одном из них, в эту минуту, шел
стук и гам на всю улицу, тренькала гитара, пели песни, и было очень весело. Большая группа
женщин толпилась у входа; иные сидели на ступеньках, другие на тротуаре, третьи стояли и
разговаривали. Подле, на мостовой, шлялся, громко ругаясь, пьяный солдат с папироской и,
казалось, куда-то хотел войти, но как будто забыл куда. Один оборванец ругался с другим
оборванцем, и какой-то мертво-пьяный валялся поперек улицы. Раскольников остановился у
большой группы женщин. Они разговаривали сиплыми голосами; все были в ситцевых
платьях, в козловых башмаках и простоволосые. Иным было лет за сорок, но были и лет по