Page 36 - Рассказы

А. П. Чехов. «Рассказы»

на деревню, нету никакой моей возможности… Кланяюсь тебе в ножки и буду вечно Бога
молить, увези меня отсюда, а то помру…»
Ванька покривил рот, потер своим черным кулаком глаза и всхлипнул.
«Я буду тебе табак тереть, – продолжал он, – Богу молиться, а если что, то секи меня как
сидорову козу. А ежели думаешь, должности мне нету, то я Христа ради попрошусь к при-
казчику сапоги чистить али заместо Федьки в подпаски пойду. Дедушка милый, нету ника-
кой возможности, просто смерть одна. Хотел было пешком на деревню бежать, да сапогов
нету, морозу боюсь. А когда вырасту большой, то за это самое буду тебя кормить и в обиду
никому не дам, а помрешь, стану за упокой души молить, все равно как за мамку Пелагею.
А Москва город большой. Дома всё господские и лошадей много, а овец нету и собаки
не злые. Со звездой тут ребята не ходят и на клирос петь никого не пущают, а раз я видал в
одной лавке на окне крючки продаются прямо с леской и на всякую рыбу, очень стоющие,
даже такой есть один крючок, что пудового сома удержит. И видал которые лавки, где ружья
всякие на манер бариновых, так что небось рублей сто кажное… А в мясных лавках и тете-
рева, и рябцы, и зайцы, а в котором месте их стреляют, про то сидельцы не сказывают.
Милый дедушка, а когда у господ будет елка с гостинцами, возьми мне золоченый орех
и в зеленый сундучок спрячь. Попроси у барышни Ольги Игнатьевны, скажи, для Ваньки».
Ванька судорожно вздохнул и опять уставился на окно. Он вспомнил, что за елкой для
господ всегда ходил в лес дед и брал с собою внука. Веселое было время! И дед крякал, и
мороз крякал, а глядя на них, и Ванька крякал. Бывало, прежде чем вырубить елку, дед выку-
ривает трубку, долго нюхает табак, посмеивается над озябшим Ванюшкой… Молодые елки,
окутанные инеем, стоят неподвижно и ждут, которой из них помирать? Откуда ни возьмись
по сугробам летит стрелой заяц… Дед не может, чтоб не крикнуть:
– Держи, держи… держи! Ах, куцый дьявол!
Срубленную елку дед тащил в господский дом, а там принимались убирать ее…
Больше всех хлопотала барышня Ольга Игнатьевна, любимица Ваньки. Когда еще была жива
Ванькина мать Пелагея и служила у господ в горничных, Ольга Игнатьевна кормила Ваньку
леденцами и от нечего делать выучила его читать, писать, считать до ста и даже танцевать
кадриль. Когда же Пелагея умерла, сироту Ваньку спровадили в людскую кухню к деду, а из
кухни в Москву к сапожнику Аляхину…
«Приезжай, милый дедушка, – продолжал Ванька, – Христом-Богом тебя молю, возьми
меня отседа. Пожалей ты меня, сироту несчастную, а то меня все колотят и кушать страсть
хочется, а скука такая, что и сказать нельзя, все плачу. А намедни хозяин колодкой по голове
ударил, так что упал и насилу очухался. Пропащая моя жизнь, хуже собаки всякой… А еще
кланяюсь Алене, кривому Егорке и кучеру, а гармонию мою никому не отдавай. Остаюсь
твой внук Иван Жуков, милый дедушка, приезжай».
Ванька свернул вчетверо исписанный лист и вложил его в конверт, купленный нака-
нуне за копейку… Подумав немного, он умакнул перо и написал адрес:

На деревню дедушке.

Потом почесался, подумал и прибавил: «Константину Макарычу». Довольный тем, что
ему не помешали писать, он надел шапку и, не набрасывая на себя шубейки, прямо в рубахе
выбежал на улицу…
Сидельцы из мясной лавки, которых он расспрашивал накануне, сказали ему, что
письма опускаются в почтовые ящики, а из ящиков развозятся по всей земле на почтовых
тройках с пьяными ямщиками и звонкими колокольцами. Ванька добежал до первого поч-
тового ящика и сунул драгоценное письмо в щель…

36