Page 35 - Рассказы

А. П. Чехов. «Рассказы»

Ванька

Ванька Жуков, девятилетний мальчик, отданный три месяца тому назад в ученье к
сапожнику Аляхину, в ночь под Рождество не ложился спать. Дождавшись, когда хозяева и
подмастерья ушли к заутрене, он достал из хозяйского шкафа пузырек с чернилами, ручку
с заржавленным пером и, разложив перед собой измятый лист бумаги, стал писать. Прежде
чем вывести первую букву, он несколько раз пугливо оглянулся на двери и окна, покосился
на темный образ, по обе стороны которого тянулись полки с колодками, и прерывисто вздох-
нул. Бумага лежала на скамье, а сам он стоял перед скамьей на коленях.
«Милый дедушка, Константин Макарыч! – писал он. – И пишу тебе письмо. Поздрав-
ляю вас с Рождеством и желаю тебе всего от Господа Бога. Нету у меня ни отца, ни маменьки,
только ты у меня один остался».
Ванька перевел глаза на темное окно, в котором мелькало отражение его свечки, и живо
вообразил себе своего деда Константина Макарыча, служащего ночным сторожем у господ
Живаревых. Это маленький, тощенький, но необыкновенно юркий и подвижной старикашка
лет шестидесяти пяти, с вечно смеющимся лицом и пьяными глазами. Днем он спит в люд-
ской кухне или балагурит с кухарками, ночью же, окутанный в просторный тулуп, ходит
вокруг усадьбы и стучит в свою колотушку. За ним, опустив головы, шагают старая Каш-
танка и кобелек Вьюн, прозванный так за свой черный цвет и тело, длинное, как у ласки.
Этот Вьюн необыкновенно почтителен и ласков, одинаково умильно смотрит как на своих,
так и на чужих, но кредитом не пользуется. Под его почтительностью и смирением скрыва-
ется самое иезуитское ехидство. Никто лучше его не умеет вовремя подкрасться и цапнуть
за ногу, забраться в ледник или украсть у мужика курицу. Ему уж не раз отбивали задние
ноги, раза два его вешали, каждую неделю пороли до полусмерти, но он всегда оживал.
Теперь, наверно, дед стоит у ворот, щурит глаза на ярко-красные окна деревенской
церкви и, притопывая валенками, балагурит с дворней. Колотушка его подвязана к поясу. Он
всплескивает руками, пожимается от холода и, старчески хихикая, щиплет то горничную,
то кухарку.
– Табачку нешто нам понюхать? – говорит он, подставляя бабам свою табакерку.
Бабы нюхают и чихают. Дед приходит в неописанный восторг, заливается веселым сме-
хом и кричит:
– Отдирай, примерзло!
Дают понюхать табаку и собакам. Каштанка чихает, крутит мордой и, обиженная, отхо-
дит в сторону. Вьюн же из почтительности не чихает и вертит хвостом. А погода велико-
лепная. Воздух тих, прозрачен и свеж. Ночь темна, но видно всю деревню с ее белыми кры-
шами и струйками дыма, идущими из труб, деревья, посеребренные инеем, сугробы. Все
небо усыпано весело мигающими звездами, и Млечный Путь вырисовывается так ясно, как
будто его перед праздником помыли и потерли снегом…
Ванька вздохнул, умакнул перо и продолжал писать:
«А вчерась мне была выволочка. Хозяин выволок меня за волосья на двор и отчесал
шпандырем за то, что я качал ихнего ребятенка в люльке и по нечаянности заснул. А на
неделе хозяйка велела мне почистить селедку, а я начал с хвоста, а она взяла селедку и ейной
мордой начала меня в харю тыкать. Подмастерья надо мной насмехаются, посылают в кабак
за водкой и велят красть у хозяев огурцы, а хозяин бьет чем попадя. А еды нету никакой.
Утром дают хлеба, в обед каши и к вечеру тоже хлеба, а чтоб чаю или щей, то хозяева
сами трескают. А спать мне велят в сенях, а когда ребятенок ихний плачет, я вовсе не сплю,
а качаю люльку. Милый дедушка, сделай божецкую милость, возьми меня отсюда домой,

35