Page 31 - Собачье сердце

— Понятно.
— Убрать эту пакость с шеи. Вы... ты... вы посмотрите на себя в зеркало — на что вы
похожи. Балаган какой-то. Окурки на пол не бросать — в сотый раз прошу. Чтобы я более
не слышал ни одного ругательного слова в квартире! Не плевать! Вот плевательница. С
писсуаром обращаться аккуратно. С Зиной всякие разговоры прекратить. Она жалуется,
что вы в темноте ее подкарауливаете. Смотрите! Кто ответил пациенту «пес его знает!»?
Что вы, в самом деле, в кабаке, что ли?
— Что-то вы меня, папаша, больно утесняете, — вдруг плаксиво выговорил человек.
Филипп Филиппович покраснел, очки сверкнули.
— Кто это тут вам папаша? Что это за фамильярности? Чтобы я больше не слышал
этого слова! Называть меня по имени и отчеству!
Дерзкое выражение загорелось в человечке.
— Да что вы все... То не плевать. То не кури. Туда не ходи... Что уж это на самом
деле? Чисто как в трамвае. Что вы мне жить не даете?! И насчет «папаши» — это вы
напрасно. Разве я просил мне операцию делать? — человек возмущенно лаял. —
Хорошенькое дело! Ухватили животную, исполосовали ножиком голову, а теперь
гнушаются. Я, может, своего разрешения на операцию не давал. А равно (человек завел
глаза к потолку, как бы вспоминая некую формулу), а равно и мои родные. Я иск, может,
имею право предъявить.
Глаза Филиппа Филипповича сделались совершенно круглыми, сигара вывалилась из
рук. «Ну тип», — пролетело у него в голове.
— Вы изволите быть недовольным, что вас превратили в человека? — прищурившись,
спросил он. — Вы, может быть, предпочитаете снова бегать по помойкам? Мерзнуть в
подворотнях? Ну, если бы я знал...
— Да что вы все попрекаете — помойка, помойка. Я свой кусок хлеба добывал. А если
бы я у вас помер под ножом? Вы что на это выразите, товарищ?
— Филипп Филиппович! — раздраженно воскликнул Филипп Филиппович. — Я вам
не товарищ! Это чудовищно! «Кошмар, кошмар», — подумалось ему.
— Уж, конечно, как же... — иронически заговорил человек и победоносно отставил
ногу, — мы понимаем-с. Какие уж мы вам товарищи! Где уж. Мы в университетах не
обучались, в квартирах по 15 комнат с ванными не жили. Только теперь пора бы это
оставить. В настоящее время каждый имеет свое право...
Филипп Филиппович, бледнея, слушал рассуждения человека. Тот прервал речь и
демонстративно направился к пепельнице с изжеванной папиросой в руке. Походка у него
была развалистая. Он долго мял окурок в раковине с выражением, ясно говорящим: «На!
На!» Затушив папиросу, он на ходу вдруг лязгнул зубами и сунул нос под мышку.
— Пальцами блох ловить! Пальцами! — яростно крикнул Филипп Филиппович, — и я
не понимаю — откуда вы их берете?
— Да что уж, развожу я их, что ли? — обиделся человек, — видно, блохи меня
любят, — тут он пальцами пошарил в подкладке под рукавом и выпустил в воздух клок
рыжей легкой ваты.
Филипп Филиппович обратил взор к гирляндам на потолке и забарабанил пальцами по
столу. Человек, казнив блоху, отошел и сел на стул. Руки он при этом, опустив кисти,
развесил вдоль лацканов пиджака. Глаза его скосились к шашкам паркета. Он созерцал
свои башмаки, и это доставляло ему большое удовольствие. Филипп Филиппович
посмотрел туда, где сияли резкие блики на тупых носках, глаза прижмурил и заговорил:
— Какое дело еще вы мне хотели сообщить?
— Да что ж дело! Дело простое. Документ, Филипп Филиппович, мне надо.
Филиппа Филипповича несколько передернуло.
— Хм... Черт! Документ! Действительно... Кхм... а может быть, это как-нибудь
можно... — голос его звучал неуверенно и тоскливо.