Page 353 - Рассказы. Повести. Пьесы

А в два часа сели обедать. Была среда, день постный, и потому бабушке подали
постный борщ и леща с кашей.
Чтобы подразнить бабушку, Саша ел и свой скоромный суп, и постный борщ. Он
шутил все время, пока обедали, но шутки у него выходили громоздкие, непременно с
расчетом на мораль, и выходило совсем не смешно, когда он перед тем, как сострить,
поднимал вверх свои очень длинные, исхудалые, точно мертвые пальцы и когда приходило
на мысль, что он очень болен и, пожалуй, недолго еще протянет на этом свете; тогда
становилось жаль его до слез.
После обеда бабушка ушла к себе в комнату отдыхать. Нина Ивановна недолго
поиграла на рояли и потом тоже ушла.
— Ах, милая Надя, — начал Саша свой обычный послеобеденный разговор, — если бы
вы послушались меня! если бы!
Она сидела глубоко в старинном кресле, закрыв глаза, а он тихо ходил по комнате, из
угла в угол.
— Если бы вы поехали учиться! — говорил он. — Только просвещенные и святые
люди интересны, только они и нужны. Ведь чем больше будет таких людей, тем скорее
настанет царствие Божие на земле. От вашего города тогда мало-помалу не останется камня
на камне, — все полетит вверх дном, все изменится, точно по волшебству. И будут тогда
здесь громадные, великолепнейшие дома, чудесные сады, фонтаны необыкновенные,
замечательные люди… Но главное не это. Главное то, что толпы в нашем смысле, в каком
она есть теперь, этого зла тогда не будет, потому что каждый человек будет веровать и
каждый будет знать, для чего он живет, и ни один не будет искать опоры в толпе. Милая,
голубушка, поезжайте! Покажите всем, что эта неподвижная, серая, грешная жизнь надоела
вам. Покажите это хоть себе самой!
— Нельзя, Саша. Я выхожу замуж.
— Э, полно! Кому это нужно?
Вышли в сад, прошлись немного.
— И как бы там ни было, милая моя, надо вдуматься, надо понять, как нечиста, как
безнравственна эта ваша праздная жизнь, — продолжал Саша. — Поймите же, ведь если,
например, вы, и ваша мать, и ваша бабулька ничего не делаете, то, значит, за вас работает
кто-то другой, вы заедаете чью-то чужую жизнь, а разве это чисто, не грязно?
Надя хотела сказать: «Да, это правда»; хотела сказать, что она понимает; но слезы
показались у нее на глазах, она вдруг притихла, сжалась вся и ушла к себе.
Перед вечером приходил Андрей Андреич и, по обыкновению, долго играл на скрипке.
Вообще он был неразговорчив и любил скрипку, быть может, потому, что во время игры
можно было молчать. В одиннадцатом часу, уходя домой, уже в пальто, он обнял Надю и
стал жадно целовать ее лицо, плечи, руки.
— Дорогая, милая моя, прекрасная!.. — бормотал он. — О, как я счастлив! Я
безумствую от восторга!
И ей казалось, что это она уже давно слышала, очень давно, или читала где-то… в
романе, в старом, оборванном, давно уже заброшенном.
В зале Саша сидел у стола и пил чай, поставив блюдечко на свои длинные пять
пальцев; бабуля раскладывала пасьянс, Нина Ивановна читала. Трещал огонек в лампадке, и
все, казалось, было тихо, благополучно. Надя простилась и пошла к себе наверх, легла и
тотчас же уснула. Но, как и в прошлую ночь, едва забрезжил свет, она уже проснулась. Спать
не хотелось, на душе было непокойно, тяжело. Она сидела, положив голову на колени, и
думала о женихе, о свадьбе… Вспомнила она почему-то, что ее мать не любила своего
покойного мужа и теперь ничего не имела, жила в полной зависимости от своей свекрови,
бабули. И Надя, как ни думала, не могла сообразить, почему до сих пор она видела в своей
матери что-то особенное, необыкновенное, почему не замечала простой, обыкновенной
несчастной женщины.
И Саша не спал внизу, — слышно было, как он кашлял. Это странный, наивный