Page 76 - Рассказы. Повести. Пьесы

меньше. Подводчики и Константин сидели около них, темные, неподвижные, и казалось, что
их теперь было гораздо больше, чем раньше. Оба креста одинаково были видны, и
далеко-далеко, где-то на большой дороге, светился красный огонек — тоже, вероятно,
кто-нибудь варил кашу.
«Наша матушка Расия всему свету га-ла-ва!» — запел вдруг диким голосом Кирюха,
поперхнулся и умолк. Степное эхо подхватило его голос, понесло, и, казалось, по степи на
тяжелых колесах покатила сама глупость.
— Время ехать! — сказал Пантелей. — Вставай, ребята.
Пока запрягали, Константин ходил около подводи восхищался своей женой.
— Прощайте, братцы! — крикнул он, когда обоз тронулся. — Спасибо вам за хлеб за
соль! А я опять пойду на огонь. Нет моей мочи!
И он скоро исчез во мгле, и долго было слышно, как он шагал туда, где светился
огонек, чтобы поведать чужим людям о своем счастье.
Когда на другой день проснулся Егорушка, было раннее утро; солнце еще не всходило.
Обоз стоял. Какой-то человек в белой фуражке и в костюме из дешевой серой материи, сидя
на казачьем жеребчике, у самого переднего воза, разговаривал о чем-то с Дымовым и
Кирюхой. Впереди, версты за две от обоза, белели длинные, невысокие амбары и домики с
черепичными крышами; около домиков не было видно ни дворов, ни деревьев.
— Дед, какая это деревня? — спросил Егорушка.
— Это, молодчик, армянские хутора, — отвечал Пантелей. — Тут армяшки живут.
Народ ничего… армяшки-то.
Человек в сером кончил разговаривать с Дымовым и Кирюхой, осадил своего
жеребчика и поглядел на хутора.
— Экие дела, подумаешь! — вздохнул Пантелей, тоже глядя на хутора и пожимаясь от
утренней свежести. — Послал он человека на хутор за какой-то бумагой, а тот не едет…
Степку послать бы!
— Дед, а кто это? — спросил Егорушка.
— Варламов.
Боже мой! Егорушка быстро вскочил, стал на колени и поглядел на белую фуражку. В
малорослом сером человечке, обутом в большие сапоги, сидящем на некрасивой лошаденке
и разговаривающем с мужиками в такое время, когда все порядочные люди спят, трудно
было узнать таинственного, неуловимого Варламова, которого все ищут, который всегда
«кружится» и имеет денег гораздо больше, чем графиня Драницкая.
— Ничего, хороший человек… — говорил Пантелей, глядя на хутора. — Дай бог
здоровья, славный господин… Варламов-то, Семен Александрыч… На таких людях, брат,
земля держится. Это верно… Петухи еще не поют, а он уж на ногах… Другой бы спал или
дома с гостями тары-бары-растабары, а он целый день по степу… Кружится… Этот уж не
упустит дела… Не-ет! Это молодчина…
Варламов не отрывал глаз от хутора и о чем-то говорил; жеребчик нетерпеливо
переминался с ноги на ногу.
— Семен Александрыч, — крикнул Пантелей, снимая шляпу, — дозвольте Степку
послать! Емельян, крикни, чтоб Степку послать!
Но вот, наконец, от хутора отделился верховой. Сильно накренившись набок и
помахивая выше головы нагайкой, точно джигитуя и желая удивить всех своей смелой ездой,
он с быстротою птицы полетел к обозу.
— Это, должно, его объездчик, — сказал Пантелей. — У него их, объездчиков-то,
человек, может, сто, а то и больше.
Поравнявшись с передним возом, верховой осадил лошадь и, снявши шапку, подал
Варламову какую-то книжку. Варламов вынул из книжки несколько бумажек, прочел их и
крикнул:
— А где же записка Иванчука?
Верховой взял назад книжку, оглядел бумажки и пожал плечами; он стал говорить о