Page 74 - Рассказы. Повести. Пьесы

улыбался, щурился от огня и, по-видимому, думал о чем-то очень приятном. Ему дали
ложку. Он стал есть.
— Ты кто сам? — спросил его Дымов.
Незнакомец не слышал вопроса; он не ответил и даже не взглянул на Дымова.
Вероятно, этот улыбающийся человек не чувствовал и вкуса каши, потому что жевал как-то
машинально, лениво, поднося ко рту ложку то очень полную, то совсем пустую. Пьян он не
был, но в голове его бродило что-то шальное.
— Я тебя спрашиваю: ты кто? — повторил Дымов.
— Я-то? — встрепенулся неизвестный. — Константин Звонык, из Ровного. Отсюда
версты четыре.
И, желая на первых же порах показать, что он не такой мужик, как все, а получше,
Константин поспешил добавить:
— Мы пасеку держим и свиней кормим.
— При отце живешь, али сам?
— Нет, теперь сам живу. Отделился. В этом месяце после Петрова дня оженился.
Женатый теперь!.. Нынче восемнадцатый день, как обзаконился.
— Хорошее дело! — сказал Пантелей. — Жена ничего… Это бог благословил…
— Молодая баба дома спит, а он по степу шатается, — засмеялся Кирюха. — Чудак!
Константин, точно его ущипнули за самое живое место, встрепенулся, засмеялся,
вспыхнул…
— Да господи, нету ее дома! — сказал он, быстро вынимая изо рта ложку и оглядывая
всех радостно и удивленно. — Нету! Поехала к матери на два дня! Ей-богу, она поехала, а я
как неженатый…
Константин махнул рукой и покрутил головою; он хотел продолжать думать, но
радость, которою светилось лицо его, мешала ему. Он, точно ему неудобно было сидеть,
принял другую позу, засмеялся и опять махнул рукой. Совестно было выдавать чужим
людям свои приятные мысли, но в то же время неудержимо хотелось поделиться радостью.
— Поехала в Демидове к матери! — сказал он, краснея и перекладывая на другое место
ружье. — Завтра вернется… Сказала, что к обеду назад будет.
— А тебе скучно? — спросил Дымов.
— Да господи, а то как же? Без году неделя, как оженился, а она уехала… А? У, да
бедовая, накажи меня бог! Там такая хорошая да славная, такая хохотунья да певунья, что
просто чистый порох! При ней голова ходором ходит, а без нее вот словно потерял что, как
дурак по степу хожу. С самого обеда хожу, хоть караул кричи.
Константин протер глаза, посмотрел на огонь и засмеялся.
— Любишь, значит… — сказал Пантелей.
— Там такая хорошая да славная, — повторил Константин, не слушая, — такая
хозяйка, умная да разумная, что другой такой из простого звания во всей губернии не
сыскать. Уехала… А ведь скучает, я зна-аю! Знаю, сороку! Сказала, что завтра к обеду
вернется… А ведь какая история! — почти крикнул Константин, вдруг беря тоном выше и
меняя позу, — теперь любит и скучает, а ведь не хотела за меня выходить!
— Да ты ешь! — сказал Кирюха.
— Не хотела за меня выходить! — продолжал Константин, не слушая. — Три года с
ней бился! Увидал я ее на ярмарке в Калачике, полюбил до смерти, хоть на шибеницу
полезай… Я в Ровном, она в Демидовом, друг от дружки за двадцать пять верст, и нет
никакой моей возможности. Засылаю к ней сватов, а она: не хочу! Ах ты, сорока! Уж я ее и
так, и этак, и сережки, и пряников, и меду полпуда — не хо́чу! Вот тут и поди. Оно,
ежели рассудить, то какая я ей пара? Она молодая, красивая, с порохом, а я старый, скоро
тридцать годов будет, да и красив очень: борода окладистая — гвоздем, лицо чистое — всё в
шишках. Где ж мне с ней равняться! Разве вот только что богато живем, да ведь и они,
Вахраменки, хорошо живут. Три пары волов и двух работников держат. Полюбил, братцы, и
очумел… Не сплю, не ем, в голове мысли и такой дурман, что не приведи господи! Хочется