Page 99 - Рассказы. Повести. Пьесы

Проплыли лодки саженей пятьдесят, и из‑за печально склонившихся верб на отлогом
берегу показались избы, стадо коров; стали слышаться песни, пьяные крики и звуки
гармоники.
Там и сям по реке шныряли челны рыболовов, плывших ставить на ночь свои
переметы. В одном челноке сидели подгулявшие музыканты‑любители и играли на
самоделковых скрипках и виолончели.
Ольга Михайловна сидела у руля. Она приветливо улыбалась и много говорила, чтобы
занять гостей, а сама искоса поглядывала на мужа. Он плыл на своем челне впереди всех,
стоя и работая одним веслом. Легкий остроносый челнок, который все гости звали
душегубкой, а сам Петр Дмитрич почему‑то Пендераклией, бежал быстро; он имел
живое, хитрое выражение и, казалось, ненавидел тяжелого Петра Дмитрича и ждал удобной
минуты, чтобы выскользнуть из‑под его ног. Ольга Михайловна посматривала на
мужа, и ей были противны его красота, которая нравилась всем, затылок, его поза,
фамильярное обращение с женщинами; она ненавидела всех женщин, сидевших в лодке,
ревновала и в то же время каждую минуту вздрагивала и боялась, чтобы валкий челнок не
опрокинулся и не наделал бед.
— Тише, Петр! — кричала она, и сердце ее замирало от страха. — Садись в лодку! Мы
и так верим, что ты смел!
Беспокоили ее и те люди, которые сидели с нею в лодке. Всё это были обыкновенные,
недурные люди, каких много, но теперь каждый из них представлялся ей необыкновенным и
дурным. В каждом она видела одну только неправду. «Вот, — думала она, — работает
веслом молодой шатен в золотых очках и с красивою бородкой, это богатый, сытый и всегда
счастливый маменькин сынок, которого все считают честным, свободомыслящим,
передовым человеком. Еще года нет, как он кончил в университете и приехал на житье в
уезд, но уж говорит про себя: «Мы земские деятели». Но пройдет год, и он, как многие
другие, соскучится, уедет в Петербург и, чтобы оправдать свое бегство, будет всюду
говорить, что земство никуда не годится и что он обманут. А с другой лодки, не отрывая
глаз, глядит на него молодая жена и верит, что он «земский деятель», как через год поверит
тому, что земство никуда не годится. А вот полный, тщательно выбритый господин в
соломенной шляпе с широкою лентой и с дорогою сигарой в зубах. Этот любит говорить:
«Пора нам бросить фантазии и приняться за дело!» У него йоркширские свиньи,
бутлеровские ульи, рапс, ананасы, маслобойня, сыроварня, итальянская двойная
бухгалтерия. Но каждое лето, чтобы осенью жить с любовницей в Крыму, он продает на сруб
свой лес и закладывает по частям землю. А вот дядюшка Николай Николаич, который сердит
на Петра Дмитрича и все‑таки почему‑то не уезжает домой!»
Ольга Михайловна поглядывала на другие лодки, и там она видела одних только
неинтересных чудаков, актеров или недалеких людей. Вспомнила она всех, кого только знала
в уезде, и никак не могла вспомнить ни одного такого человека, о котором могла бы сказать
или подумать хоть что‑нибудь хорошее. Все, казалось ей, бездарны, бледны,
недалеки, узки, фальшивы, бессердечны, все говорили не то, что думали, и делали не то, что
хотели. Скука и отчаяние душили ее; ей хотелось вдруг перестать улыбаться, вскочить и
крикнуть: «Вы мне надоели!» и потом прыгнуть из лодки и поплыть к берегу.
— Господа, возьмем Петра Дмитрича на буксир! — крикнул кто‑то.
— На буксир! На буксир! — подхватили остальные. — Ольга Михайловна, берите на
буксир вашего мужа!
Чтобы взять на буксир, Ольга Михайловна, сидевшая у руля, должна была не
пропустить момента и ловко схватить Пендераклию у носа за цепь. Когда она нагибалась за
цепью, Петр Дмитрич поморщился и испуганно посмотрел на нее.
— Как бы ты не простудилась тут! — сказал он.
«Если ты боишься за меня и за ребенка, то зачем же ты меня мучишь?» — подумала
Ольга Михайловна.
Петр Дмитрич признал себя побежденным и, не желая плыть на буксире, прыгнул с