Page 104 - Рассказы. Повести. Пьесы

Ей казалось, что всё уже пропало, что неправда, которую она сказала для того, чтобы
оскорбить мужа, разбила вдребезги всю ее жизнь. Муж не простит ее. Оскорбление, которое
она нанесла ему, такого сорта, что его не сгладишь никакими ласками, ни клятвами… Как
она убедит мужа, что сама не верила тому, что говорила?
— Кончено, кончено! — кричала она, не замечая, что подушка опять свалилась на
пол. — Ради бога, ради бога!
Должно быть, разбуженные ее криками, уже проснулись гость и прислуга; завтра весь
уезд будет знать, что с нею была истерика, и все обвинят в этом Петра Дмитрича. Она делала
усилия, чтобы сдержать себя, но рыдания с каждою минутой становились всё громче и
громче.
— Ради бога! — кричала она не своим голосом и не понимала, для чего кричит это. —
Ради бога!
Ей показалось, что под нею провалилась кровать и ноги завязли в одеяле. Вошел в
спальню Петр Дмитрич в халате и со свечой в руках.
— Оля, полно! — сказал он.
Она поднялась и, стоя в постели на коленях, жмурясь от свечи, выговорила сквозь
рыдания:
— Пойми… пойми…
Ей хотелось сказать, что ее замучили гости, его ложь, ее ложь, что у нее накипело, но
она могла только выговорить:
— Пойми… пойми!
— На, выпей! — сказал он, подавая ей воды.
Она послушно взяла стакан и стала пить, но вода расплескалась и полилась ей на руки,
грудь, колени… «Должно быть, я теперь ужасно безобразна!» — подумала она. Петр
Дмитрич, молча, уложил ее в постель и укрыл одеялом, потом взял свечу и вышел.
— Ради бога! — крикнула опять Ольга Михайловна. — Петр, пойми, пойми!
Вдруг что‑то сдавило ее внизу живота и спины с такой силой, что плач ее
оборвался и она от боли укусила подушку. Но боль тотчас же отпустила ее, и она опять
зарыдала.
Вошла горничная и, поправляя на ней одеяло, спросила встревоженно:
— Барыня, голубушка, что с вами?
— Убирайтесь отсюда! — строго сказал Петр Дмитрич, подходя к постели.
— Пойми, пойми… — начала Ольга Михайловна.
— Оля, прошу тебя, успокойся! — сказал он. — Я не хотел тебя обидеть. Я не ушел бы
из спальни, если бы знал, что это на тебя так подействует. Мне просто было тяжело. Говорю
тебе как честный человек…
— Пойми… Ты лгал, я лгала…
— Я понимаю… Ну, ну, будет! Я понимаю… — говорил Петр Дмитрич нежно, садясь
на ее постель. — Ты сказала ты сгоряча, понятно… Клянусь богом, я люблю тебя больше
всего на свете и, когда женился на тебе, ни разу не вспомнил, что ты богата. Я бесконечно
любил и только… Уверяю тебя. Никогда я не нуждался и не знал цены деньгам, а потому не
умею чувствовать разницу между твоим состоянием и моим. Мне всегда казалось, что мы
одинаково богаты. А что я в мелочах фальшивил, то это… конечно, правда. Жизнь у меня до
сих пор была устроена так несерьезно, что как‑то нельзя было обойтись без мелкой
лжи. Мне теперь самому тяжело. Оставим этот разговор, бога ради!..
Ольга Михайловна опять почувствовала сильную боль и схватила мужа за рукав.
— Больно, больно, больно… — сказала она быстро. — Ах, больно!
— Чёрт бы взял этих гостей! — пробормотал Петр Дмитрич, поднимаясь. — Ты не
должна была ездить сегодня на остров! — крикнул он. — И как это я, дурак, не остановил
тебя? Господи, боже мой!
Он досадливо почесал себе голову, махнул рукой и вышел из спальни.
Потом он несколько раз входил, садился к ней на кровать и говорил много, то очень