Page 78 - Человек-амфибия

обвинение? Я читал дело. Вначале меня обвиняли только в том, что я будто бы производил
вивисекции и причинил увечье. Теперь мне предъявили еще одно обвинение — в
святотатстве. Откуда подул этот ветер? Не со стороны ли кафедрального собора?
И профессор Сальватор посмотрел на епископа.
— Вы сами создали процесс, в котором невидимо присутствуют на стороне обвинения
господь бог в качестве потерпевшего, а на скамье подсудимых — вместе со мной Чарлз
Дарвин в качестве обвиняемого. Может быть, я огорчу еще раз некоторых сидящих в этом
зале своими словами, но я продолжаю утверждать, что организм животных и даже человека
не совершенен и требует исправления. Я надеюсь, что находящийся в этом зале настоятель
кафедрального собора епископ Хуан де Гарсилассо подтвердит это.
Эти слова вызвали удивление всего зала.
— В пятнадцатом году, незадолго до моего отъезда на фронт, — продолжал
Сальватор, — мне пришлось внести маленькое исправление в организм уважаемого епископа
— вырезать ему аппендикс, этот ненужный и вредный придаток слепой кишки. Лежа на
операционном столе, мой духовный пациент, помнится, не возражал против того извращения
образа и подобия божия, которое я произвел своим ножом, вырезая частицу епископского
тела. Разве этого не было? — спросил Сальватор, глядя в упор на епископа.
Хуан де Гарсилассо сидел неподвижно. Только бледные щеки его чуть-чуть порозовели
и слегка дрожали тонкие пальцы.
— И не было ли другого случая, в то время, когда я еще занимался частной практикой и
производил операции омолаживания? Не обращался ли ко мне с просьбой омолодить его
почтенный прокурор сеньор Ау густо де…
При этих словах прокурор хотел было запротестовать, но слова его были заглушены
смехом публики.
— Я прошу вас не отвлекаться, — сурово сказал председатель.
— Эта просьба была бы гораздо уместнее в отношении самого суда, — ответил
Сальватор. — Не я, а суд так поставил вопрос. Разве кое-кого здесь не испугала мысль, что
все присутствующие здесь — вчерашние обезьяны или даже рыбы, получившие возможность
говорить и слушать, так как их жаберные дуги превратились в органы речи и слуха? Ну, если
не обезьяны, не рыбы, то их потомки. — И, обращаясь к прокурору, проявлявшему признаки
нетерпения, Сальватор сказал:
— Успокойтесь! Я не собираюсь здесь с кем-либо спорить или читать лекции по теории
эволюции. — И, сделав паузу, Сальватор сказал:
— Беда не в том, что человек произошел от животного, а в том, что он не перестал быть
животным… Грубым, злым, неразумным. Мой ученый коллега напрасно пугал вас. Он мог
бы не говорить о развитии зародыша. Я не прибегал ни к воздействию на зародыш, ни к
скрещиваю животных. Я — хирург. Моим единственным орудием был нож. И как хирургу
мне приходилось помогать людям, лечить их. Оперируя больных, я должен был часто
производить пересадку тканей, органов, желез. Чтобы усовершенствовать этот метод, я
занялся опытами пересадки тканей у животных.
Подолгу наблюдал я оперированных животных у себя в лаборатории, стремясь
выяснить, изучить, что происходит с органами, перенесенными на новое, иногда необычное
даже место. Когда мои наблюдения кончались, животное переселялось в сад. Так создался у
меня этот сад-музей. Особенно меня увлекла проблема обмена и пересадки тканей между
далеко стоящими животными: например, между рыбами и млекопитающими, и наоборот. И
здесь мне удалось достичь того, что ученые считают вообще немыслимым. Что же тут
необычайного? То, что сделал я сегодня, завтра будут делать рядовые хирурги. Профессору
Шейну должны быть известны последние операции немецкого хирурга Зауербруха. Ему
удалось заменить больное бедро голенью.
— Но Ихтиандр? — спросил эксперт.
— Да, Ихтиандр — это моя гордость. При операции Ихтиандра трудность заключалась
не только в технике. Я должен был изменить всю работу человеческого организма. Шесть