Page 1 - Детство

Горький Максим

Детство

А.М.Горький
Детство
Сыну моему посвящаю
I
В полутёмной тесной комнате, на полу, под окном, лежит мой отец, одетый в белое и
необыкновенно длинный; пальцы его босых ног странно растопырены, пальцы ласковых рук,
смирно положенных на грудь, тоже кривые; его весёлые глаза плотно прикрыты чёрными
кружками медных монет, доброе лицо темно и пугает меня нехорошо оскаленными зубами.
Мать, полуголая, в красной юбке, стоит на коленях, зачёсывая длинные, мягкие волосы
отца со лба на затылок чёрной гребёнкой, которой я любил перепиливать корки арбузов; мать
непрерывно говорит что-то густым, хрипящим голосом, её серые глаза опухли и словно тают,
стекая крупными каплями слёз.
Меня держит за руку бабушка - круглая, большеголовая, с огромными глазами и
смешным рыхлым носом; она вся чёрная, мягкая и удивительно интересная; она тоже плачет,
как-то особенно и хорошо подпевая матери, дрожит вся и дёргает меня, толкая к отцу; я
упираюсь, прячусь за неё; мне боязно и неловко.
Я никогда ещё не видал, чтобы большие плакали, и не понимал слов, неоднократно
сказанных бабушкой:
- Попрощайся с тятей-то, никогда уж не увидишь его, помер он, голубчик, не в срок, не в
свой час...
Я был тяжко болен,- только что встал на ноги; во время болезни - я это хорошо помню -
отец весело возился со мною, потом он вдруг исчез, и его заменила бабушка, странный
человек.
- Ты откуда пришла? - спросил я её.
Она ответила:
- С верху, из Нижнего, да не пришла, а приехала! По воде-то не ходят, шиш!
Это было смешно и непонятно: наверху, в доме, жили бородатые, крашеные персияне, а
в подвале старый, жёлтый калмык продавал овчины. По лестнице можно съехать верхом на
перилах или, когда упадёшь, скатиться кувырком,это я знал хорошо. И при чём тут вода? Всё
неверно и забавно спутано.
- А отчего я шиш?
- Оттого, что шумишь,- сказала она, тоже смеясь.
Она говорила ласково, весело, складно. Я с первого же дня подружился с нею, и теперь
мне хочется, чтобы она скорее ушла со мною из этой комнаты.
Меня подавляет мать; её слёзы и вой зажгли во мне новое, тревожное чувство. Я впервые
вижу её такою,- она была всегда строгая, говорила мало; она чистая, гладкая и большая, как
лошадь; у неё жёсткое тело и страшно сильные руки. А сейчас она вся как-то неприятно
вспухла и растрёпана, всё на ней разорвалось; волосы, лежавшие на голове аккуратно,
большою светлой шапкой, рассыпались по голому плечу, упали на лицо, а половина их,
заплетённая в косу, болтается, задевая уснувшее отцово лицо. Я уже давно стою в комнате, но
она ни разу не взглянула на меня, - причёсывает отца и всё рычит, захлёбываясь слезами.
В дверь заглядывают чёрные мужики и солдат-будочник. Он сердито кричит:
- Скорее убирайте!
Окно занавешено тёмной шалью; она вздувается, как парус. Однажды отец катал меня на
лодке с парусом. Вдруг ударил гром. Отец засмеялся, крепко сжал меня коленями и крикнул:
- Ничего не бойся, Лук!