Page 35 - Дикая собака Динго,или Повесть о первой любви

Но сейчас оно стояло неподвижно. Вся подставка была уставлена чернильницами,
только что вымытыми сторожем. И чернила стояли тут же, на подставке, в простой бутылке, и
в высокой четверти с этикеткой, и еще в одной огромной стеклянной посуде. Как много
чернил! Неужели их нужно так много, чтобы ей, Тане, зачерпнуть каплю на кончик своего
пера?
Осторожно обойдя бутыль, стоявшую на полу, Таня подошла к зеркалу. Она
оглянулась – сторожа не было видно – и, положив на подзеркальник локти, приблизила свое
лицо к стеклу. Из глубины его, более светлой, чем окружающий сумрак, глядели на Таню ее
серые, как у матери, глаза. Они были раскрыты, постоянный блеск покрывал их поверхность, а
в глубине ходили легкие тени, и, казалось, в них не было никакого дна.
Так стояла она несколько секунд изумленная, точно лесной зверек, впервые увидевший
свое отражение. Потом тяжело вздохнула:
– Нет, какие уж это глаза!
С чувством сожаления Таня отодвинулась назад, распрямилась.
И тотчас же, словно повторяя ее движение, качнулось на подставке зеркало, вновь
возвращая Тане ее глаза. А бутылка с чернилами вдруг наклонилась вперед и покатилась,
звеня о пустые чернильницы.
Таня быстро протянула руку. Но, точно живое существо, бутылка увернулась,
продолжая свой путь. Таня хотела поймать ее на лету, даже прикоснулась к ней пальцами. Но
бутылка скользила, боролась, точно спрут, извергая черную жидкость. Она упала на пол, даже
не очень звонко, скорее со звуком глины, оборвавшейся с берега в воду.
С Таней случилось то, что хоть раз случается в жизни с каждой девочкой, – она
проливает чернила.
– Вот несчастье! – воскликнула Таня.
Она отскочила, подняв левую руку, в которой все время держала цветы. Все же
несколько черных капель блестело на нежных лепестках китайских роз. Однако это еще
ничего, можно лепестки оборвать. Но другая рука! Таня с отчаянием вертела ее перед глазами,
поворачивая ладонью то вверх, то вниз. До самого сгиба кисти она была черна и ужасна.
– Любопытно!
Так близко от нее раздался возглас, что Тане показалось, будто она сама сказала это
слово.
Она быстро вскинула голову.
Перед ней стоял Коля и тоже смотрел на ее руку.
– Любопытно, – повторил он, – как ты теперь пожмешь руку писателю. Кстати, он уже
пришел и сидит сейчас в учительской. Все собрались. Александра Ивановна послала меня за
тобой.
Секунду Таня была неподвижна, и глаза ее, только что глядевшие в зеркало с таким
любопытством, теперь выражали страдание.
Удивительно, как ей не везет!
Она протянула ему цветы. Она хотела сказать: «Возьми у меня и это. Пусть поднесет их
Женя. Ведь у нее тоже хорошая память».
И он взял бы эти цветы и, может быть, посмеялся бы над нею вместе с Женей.
Таня живо отвернулась от Коли и помчалась дальше между рядами детских шуб,
сопровождавших ее, точно строй неподвижных свидетелей. В умывалке она нашла воду. Она
вылила ее всю, до последней капли.
Она терла руку песком, и все же рука ее осталась черной.
«Все равно он скажет! Он скажет Александре Ивановне. Он скажет Жене и всем».
Итак, она сегодня не выйдет на сцену, не отдаст цветов и не пожмет руку писателю.
Удивительно, как не везет ей с цветами, к которым так привязано ее сердце! То она
отдает их больному мальчику, а тот оказывается Колей, и вовсе их не следовало ему отдавать,
хотя то были простые саранки. И вот теперь – эти нежные цветы, которые растут только дома.
Попади они к другой девочке – сколько чудесных и красивых историй могло бы с ними