Page 36 - История одного города

глупостью или иною причиной. Как люди, чувствующие кровную обиду и не могущие
отомстить прямому ее виновнику, они срывали свою обиду на тех, которые напоминали им о
ней. Начались драки, бесчинства и увечья; ходили друг против дружки и в одиночку и стена
на стену, и всего больше страдал от этой ненависти город, который очутился как раз
посередке между враждующими лагерями. Но бригадир уже ничего не слушал и ни на что не
обращал внимания. Он забрался с Домашкой на вышку градоначальнического дома и первый
день своего торжества ознаменовал тем, что мертвецки напился пьян с новой жертвой своего
сластолюбия…

И вот новое ужасное бедствие не замедлило постигнуть город…
Пожар начался 7-го июля, накануне праздника Казанской Божией матери.
До первых чисел июля все шло самым лучшим образом. Перепадали дожди, и притом
такие тихие, теплые и благовременные, что все растущее с неимоверною быстротой
поднималось в росте, наливалось и зрело, словно волшебством двинутое из недр земли. Но
потом началась жара и сухмень, что также было весьма благоприятно, потому что наступала
рабочая пора. Граждане радовались, надеялись на обильный урожай и спешили с работами.
Шестого числа утром вышел на площадь юродивый Архипушко, стал середь торга и
начал раздувать по ветру своей пестрядинной рубашкой.
— Горю! горю! — кричал блаженный.
Старики, гуторившие кругом, примолкли, собрались около блаженненького и
спросили:
— Где, батюшко?
Но прозорливец бормотал что-то нескладное.
— Стрела бежит, огнем палит, смрадом-дымом душит. Увидите меч огненный,
услышите голос архангельский… горю!
Больше ничего от него не могли добиться, потому что, выговоривши свою нескладицу,
юродивый тотчас же скрылся (точно сквозь землю пропал), а задержать блаженного никто не
посмел. Тем не меньше старики задумались.
— Про «стрелу» помянул! — говорили они, покачивая головами на Стрелецкую
слободу.
Но этим дело не ограничилось. Не прошло часа, как на той же площади появилась
юродивая Анисьюшка. Она несла в руках крошечный узелок и, севши посередь базара,
начала ковырять пальцем ямку. И ее обступили старики.
— Что ты, Анисьюшка, делаешь? на что ямку копаешь? — спрашивали они.
— Добро хороню! — отвечала блаженная, оглядывая вопрошавших с бессмысленною
улыбкой, которая с самого дня рождения словно застыла у ней на лице.
— Пошто же ты хоронишь его? чай, и так от тебя, Божьей старушки, никто не
покорыствуется?
Но блаженная бормотала:
— Добро хороню… восемь ленточек… восемь тряпочек… восемь платочков
шелковыих… восемь золотыих запоночков… восемь сережек яхонтовенькиих… восемь
перстеньков изумрудныих… восьмеро бус янтарныих… восьмеро ниток бурмицкиих…
девятая — лента алая… хи-хи! — засмеялась она своим тихим, младенческим смехом.
— Господи! что такое будет! — шептали испуганные старики.
Обернулись, ан бригадир, весь пьяный, смотрит на них из окна и лыка не вяжет, а
Домашка-стрельчиха угольком фигуры у него на лице рисует.
— Вот-то пса несытого нелегкая принесла! — чуть-чуть было не сказали глуповцы, но
бригадир словно понял их мысль и не своим голосом закричал:
— Опять за бунты принялись! не прочухались!
С тяжелою думой разбрелись глуповцы по своим домам, и не было слышно в тот день
на улицах ни смеху, ни песен, ни говору.
На другой день, с утра, погода чуть-чуть закуражилась; но так как работа была спешная