Page 39 - История одного города

— Беззаконновахом! — говорил он.
— Ты бы, батька, побольше Богу молился, да поменьше с попадьей проклажался! — в
упор последовал ответ, и затем разговор по этому предмету больше не возобновлялся.
К свету пожар, действительно, стал утихать, отчасти потому, что гореть было нечему,
отчасти потому, что пошел проливной дождь. Пушкари побрели обратно на пожарище и
увидели кучи пепла и обуглившиеся бревна, под которыми тлелся огонь. Достали откуда-то
крючьев, привезли из города трубу и начали, не торопясь, растаскивать уцелевший материал
и тушить остатки огня. Всякий рылся около своего дома и чего-то искал; многие в самом
деле доискивались и крестились. Сгоревших людей оказалось с десяток, в том числе двое
взрослых; Матренку же, о которой накануне был разговор, нашли спящею на огороде между
гряд. Мало-помалу день принял свой обычный, рабочий вид. Убытки редко кем
высчитывались; всякий старался прежде всего определить себе не то, что он потерял, а то,
что у него есть. У кого осталось нетронутым подполье, и по этому поводу выражалась
радость, что уцелел квас и вчерашний каравай хлеба; у кого каким-то чудом пожар обошел
клевушок, в котором была заперта буренушка.
— Ай да буренушка! умница! — хвалили кругом.
Начал и город понемногу возвращаться в свои логовища из вынужденного лагеря; но не
надолго. Около полдня, у Ильи Пророка, что на болоте, опять забили в набат. Загорелся
сарай той самой «Козы», у которой в предыдущем рассказе летописец познакомил нас с
приказным Боголеповым. Полагают, что Боголепов, в пьяном виде, курил табаку и заронил
искру в сенную труху; но так как он сам при этом случае сгорел, то догадка эта настоящим
образом в известность не приведена. В сущности, пожар был не весьма значителен и мог бы
быть остановлен довольно легко, но граждане до того были измучены и потрясены
происшествиями вчерашней бессонной ночи, что достаточно было слова: "пожар!", чтоб
произвести между ними новую общую панику. Все опять бросились к домам, тащили оттуда
кто что мог и побежали на выгон. А пожар между тем разрастался и разрастался.
Не станем описывать дальнейших перипетий этого бедствия, тем более что они вполне
схожи с теми, которые уже приведены нами выше. Скажем только, что два дня горел город, и
в это время без остатка сгорели две слободы: Болотная и Негодница, названная так потому,
что там жили солдатки, промышлявшие зазорным ремеслом. Только на третий день, когда
огонь уже начал подбираться к собору и к рядам, глуповцы несколько очувствовались.
Подстрекаемые крамольными стрельцами, они выступили из лагеря, явились толпой к
градоначальническому дому и поманили оттуда Фердыщенку.
— Долго ли нам гореть будет? — спросили они его, когда он, после некоторых
колебаний, появился на крыльце.
Но лукавый бригадир только вертел хвостом и говорил, что ему с Богом спорить не
приходится.
— Мы не про то говорим, чтоб тебе с Богом спорить, — настаивали глуповцы, — куда
тебе, гунявому, на Бога лезти! а ты вот что скажи: за чьи бесчинства мы, сироты, теперича
помирать должны?
Тогда бригадир вдруг засовестился. Загорелось сердце его стыдом великим, и стоял он
перед глуповцами и точил слезы. ("И все те его слезы были крокодиловы", — предваряет
летописец события.)
— Мало ты нас в прошлом году истязал? Мало нас от твоей глупости да от твоих
шелепов смерть приняло? — продолжали глуповцы, видя, что бригадир винится. —
Одумайся, старче! Оставь свою дурость!
Тогда бригадир встал перед миром на колени и начал каяться. ("И было то покаяние его
аспидово", — опять предваряет события летописец.)
— Простите меня, ради Христа, атаманы-молодцы! — говорил он, кланяясь миру в
ноги, — оставляю я мою дурость на веки вечные, и сам вам тое мою дурость с рук на руки
сдам! только не наругайтесь вы над нею, ради Христа, а проводите честь честью к стрельцам
в слободу!