Page 70 - История одного города

и ослеп, но едва дали ему понюхать монету рубль, как он сейчас же на все согласился и
начал выкрикивать что-то непонятное стихами Аверкиева из оперы "Рогнеда".
Дю Шарио смотрел из окна на всю эту церемонию и, держась за бока, кричал: "Sont-ils

betes! dieux des dieux! sont-ils betes, ces moujiks de Gloupoff!". 20
Развращение нравов развивалось не по дням, а по часам. Появились кокотки и
кокодессы; мужчины завели жилетки с неслыханными вырезками, которые совершенно
обнажали грудь; женщины устраивали сзади возвышения, имевшие прообразовательный
смысл и возбуждавшие в прохожих вольные мысли. Образовался новый язык,
получеловечий, полуобезьяний, но во всяком случае вполне негодный для выражения каких
бы то ни было отвлеченных мыслей. Знатные особы ходили по улицам и пели: "A moi
l'pompon", или "La Venus aux carottes", 21 смерды слонялись по кабакам и горланили
камаринскую. Мнили, что во время этой гульбы хлеб вырастет сам собой, и потому
перестали возделывать поля. Уважение к старшим исчезло; агитировали вопрос, не следует
ли, по достижении людьми известных лет, устранять их из жизни, но корысть одержала верх,
и порешили на том, чтобы стариков и старух продать в рабство. В довершение всего,
очистили какой-то манеж и поставили в нем "Прекрасную Елену", пригласив, в качестве
исполнительницы, девицу Бланш Гандон.
И за всем тем продолжали считать себя самым мудрым народом в мире.
В таком положении застал глуповские дела статский советник Эраст Андреевич
Грустилов. Человек он был чувствительный, и когда говорил о взаимных отношениях двух
полов, то краснел. Только что перед этим он сочинил повесть под названием: "Сатурн,
останавливающий свой бег в объятиях Венеры", в которой, по выражению критиков того
времени, счастливо сочеталась нежность Апулея с игривостью Парни. Под именем Сатурна
он изображал себя, под именем Венеры — известную тогда красавицу Наталью Кирилловну
де Помпадур. "Сатурн, — писал он, — был обременен годами и имел согбенный вид, но еще
мог некоторое совершить. Надо же, чтоб Венера, приметив сию в нем особенность,
остановила на нем благосклонный свой взгляд"…
Но меланхолический вид (предтеча будущего мистицизма) прикрывал в нем много
наклонностей несомненно порочных. Так, например, известно было, что, находясь при
действующей армии провиантмейстером, он довольно непринужденно распоряжался
казенною собственностью и облегчал себя от нареканий собственной совести только тем,
что, взирая на солдат, евших затхлый хлеб, проливал обильные слезы. Известно было также,
что и к мадам де Помпадур проник он отнюдь не с помощью какой-то «особенности», а
просто с помощью денежных приношений, и при ее посредстве избавился от суда и даже
получил высшее против прежнего назначение. Когда же Помпадурша была, "за слабое
держание некоторой тайности", сослана в монастырь и пострижена под именем инокини
Нимфодоры, то он первый бросил в нее камнем и написал "Повесть о некоторой
многолюбивой жене", в которой делал очень ясные намеки на прежнюю свою
благодетельницу. Сверх того, хотя он робел и краснел в присутствии женщин, но под этою
робостью таилось то пущее сластолюбие, которое любит предварительно раздражить себя и
потом уже неуклонно стремится к начертанной цели. Примеров этого затаенного, но жгучего
сластолюбия рассказывали множество. Таким образом, однажды, одевшись лебедем, он
подплыл к одной купавшейся девице, дочери благородных родителей, у которой только и
приданого было, что красота, и в то время, когда она гладила его по головке, сделал ее на
всю жизнь несчастною. Одним словом, он основательно изучил мифологию, и хотя любил
прикидываться благочестным, но в сущности был злейший идолопоклонник.
Глуповская распущенность пришлась ему по вкусу. При самом въезде в город он

20 Какие дураки, клянусь Богом! Какие дураки эти глуповцы! (франц.).

21 «Ко мне, мой помпончик!» или «Венера с морковками»! (франц.).