Page 92 - Лабиринт

А как быть дальше? Толик думал об этом каждый час, каждую минуту и ничего не мог
придумать. Отец один раз приходил, поверил, что Толик про Темку ничего не знает. Но ведь
он же не успокоился. А Темкина мать — тем более. Наверное, заявили в милицию. Наверное,
в реке спасатели искали, с баграми — не утонул ли. Ищут, конечно, Темку, это ясно, и что до
сих пор не догадались в Клопиной деревне поискать, так это случайность. Чистой воды.
Ну, хорошо. Пусть даже совсем не найдут. Но сколько Темка еще продержится?
Осенью в школу надо будет. Что же он, учиться не станет? Будет зимовать тут, как
Амундсен?
Нет, все это ненадежно и шатко. Разве что отец не выдержит, сдастся.
Прежде Толику все представлялось просто. Темка уходит из дому, отец, поняв, что
Темка сбежал из-за него, возвращается к маме и Толику. Раз-раз-раз — и в дамках!
Но все оказалось сложней и серьезней. Если Темку найдет милиция — позор и провал!
Приведут домой под конвоем, как вора.
А если сдаться? Просто вернуться Темке — и все? Толик усмехнулся. Скажи-ка об этом
Темке! Пожалуй, еще отколотит, боксер.
Да, многое кажется поначалу простым и решаемым. Как в математике. Глянешь на
задачку, все просто. Первое действие, второе. А решишь, ответ не сходится…
Так и у Толика. Радуется он, что твердый Темка человек. Железный характер. Спит
себе сейчас на матрасе у стены, «Собаку Баскервиллей» под голову сунул и ни в чем не
сомневается. Все просто у него и понятно: ушел из дому — и точка! А Толик думает-думает,
руки у него опускаются, словно у пловца в море без берегов. Куда плыть? Зачем плыть —
все равно бесполезно. Подводная лодка внизу, под водой, храпит себе спокойно, а он —
перископ. Ему виднее. Виднее, что все бесполезно. Что не вернется отец, если не захочет. А
если захочет, вернется и без того.
«Детство все это, — по-взрослому думает Толик, — игрушки-побрякушки.
Несерьезно! — И тут же на себя злится: — Несерьезно! Если бесполезно и несерьезно, что ж,
так и сидеть, сложив руки? Ждать снова, пока за тебя взрослые не решат? Ждать и ни во что
не вмешиваться?..»
Толик ломал голову, прямо на части ее разобрал, а придумать ничего не мог. Тогда стал
смотреть под ноги. Может, кто рубль обронил. Нет, рубль — это уж слишком. Двадцатинку
бы! И то четыре пирожка купить можно. Или лучше батон. Придется Темке снова хлеб с
луком есть, что поделаешь. «Придется!» Толик усмехнулся. Придется ли? Надо еще найти
эту двадцатинку.
Забавная мысль пришла ему в голову. А что, если пойти на рынок? Глядишь, кто-
нибудь просыплет картошку — можно подобрать, а потом испечь ее в костре. Дров, слава
богу, в овраге полным-полно. Да и вообще — ту же двадцатинку там найти легче, чем просто
на улице, — всюду торгуют, всюду деньги достают, авось и упадет монетка.
Базар походил на реку, только непонятно было, в какую сторону она текла. Во все!
Вперед, назад, вбок… Люди толкаются, на ноги друг другу наступают, спорят, смеются. А на
прилавках — чего только нет! Пирамиды зрелых помидоров, ярких, блестящих, как бы
невзаправдашних. Желтые дыни, будто они из сливочного масла сделаны. Яблоки в корзинах
— светятся, словно прозрачные. А пахнут, пахнут!.. У Толика даже слюнки потекли — вот
бы попробовать!
Конечно, если по сторонам глазеть, на всякие вкусности глаза пялить, никакой
двадцатинки не найдешь. Надо вниз глядеть. Под ноги. Авось блеснет заветная монетка. Ну
блесни, блесни! Говорят, если думаешь только о том, что тебе нужно, обязательно найдешь.
И Толик шепчет: «Двадцатинка, найдись! Найдись, двадцатинка!» Словно гипнотизирует.
Заклинает.
Покупатели на него внимания не обращают — не видят, наверно, даже, что путается
тут под ногами мальчишка, а торговки сквозь толпу его разглядели. Молча взглядами
провожают. Вдруг жулик? Бродит тут, шепчет, будто чего выискивает. И чуть Толик
поближе к прилавку встанет, кричит, будто кто их режет: