Page 139 - Ленька Пантелеев

заниматься.
- Трудно, - сказал Ленька.
- Трудно? А ты думаешь, нашим бойцам на фронте легко? А всему нашему государству
Советскому легко? Ты знаешь, кто-то подсчитал, что против нас четырнадцать держав
воюет... А? А мы одни... И при этом отстали от своих врагов в некоторых отношениях не на
один, а, может быть, на целых пять классов. У них - техника, у них - пушки, у них - золота до
чертовой матери. А у нас с тобой одни дыры да заплаты, как на тришкином кафтане. А ведь
победим-то в конце концов мы, а не они? Правильно ведь?
- Я останусь, - сказал Ленька.
Юрка засмеялся и обнял мальчика за плечи.
- Ты, Леничка, не бойся, не дрейфь, - сказал он. - Я тебе помогу.
Ленька не ушел из третьего класса. Он занимался теперь с утра до вечера. Он запретил
себе читать книги. Он не ходил в городской клуб "Аудитория", когда там показывали
кинокартины или выступали приезжие артисты. Даже свою оперу "Гнет" он временно
забросил. Забежав после школы в коммунальную столовую и наскоро пообедав по
курсантскому талончику, он шел домой, в горком, забирался с ногами на большую теплую
плиту, обкладывался учебниками и тетрадками и до вечера зубрил физику, алгебру и
геометрию. А вечером он шел к Юрке, или Юрка сам приходил в горком, и они опять
занимались.
Выступать в роли репетитора Юрке было нелегко: еще до революции, после гибели отца,
он ушел, не доучившись, из Казанского промышленного училища, и теперь ему приходилось
многое воскрешать в памяти.
И все-таки через месяц Ленька уже не чувствовал себя таким дураком на уроках
математики и физики. Наконец наступил день, когда он принес и с гордостью показал Юрке
первую хорошую отметку по геометрии.
- Вот видишь, - сказал Юрка. - Не так все ужасно, как тебе казалось.
- Без тебя я все равно не догнал бы, - сказал, покраснев, Ленька.
- Глупости, Леничка. Паникуешь. Это у тебя, прости меня, пожалуйста, от твоего
дурацкого мелкобуржуазного происхождения. Тебе индустриальная закалка нужна. Тебя бы
на завод, казак, - вот это бы дело! Как у тебя, кстати, с практическими в мастерских?
- Ничего. Получше теперь.
- Табуретку сделал?
- Нет. Меня теперь Иван Иванович токарному делу учит.
В мастерских Ленька тоже начинал теперь все с азов. Инструктор Иван Иванович научил
его строгать, дал ему сосновый брусок и велел выстрогать его не спеша до толщины двух
дюймов. Ленька испортил пять или шесть брусков и наконец добился своего: сделал точно.
Тогда его поставили к токарному станку.
Он уже входил во вкус работы. Он испытывал незнакомую ему раньше радость, когда из
бесформенного куска дерева ему удавалось выточить какую-нибудь незамысловатую
шпульку или балясину. Это было почти так же приятно, как сочинить удачную строчку в
стихотворении или придумать рассказ. Руки его огрубели, в мышцах прибавилось силы.
Приятно было, умываясь после работы, замечать, как с каждым разом все крепче и солиднее
становятся твои мускулы.
...И в классе он не чувствовал себя теперь таким одиноким, как раньше. Хотя никто не
читал его пьесы и стихов, о нем уже ходила по школе слава, как о сочинителе. Опера "Гнет"
все еще лежала недописанная, и Ленька уже почти забыл о ней, когда однажды в уборную,
куда он зашел покурить, прибежал его сосед по классу Ахмет Сарымсаков и сообщил, что
Леньку зачем-то разыскивают ученики старшего класса. Оказалось, что это делегация
драматического кружка.
- Это ты - сочинитель? - спросили у него.
- Я, - ответил Ленька, краснея.
- Говорят, ты пишешь пьесу? Правда?