Page 144 - Ленька Пантелеев

удовольствие слишком жирно. Он стал выжидать подводчиков с грузом. Наметив
подходящую жертву, он незаметно пристраивался сзади, а если присесть было некуда, вставал
на концы полозьев и ехал спокойно, как на лыжах. Если возница замечал его, ему доставалось
один-два удара кнутом. За высокой же кладью - за сеном или за дровами - ему удавалось
иногда проехать на дармовщинку и пять верст, и шесть, и даже больше...
Но однажды ему не повезло.
Холодным, метелистым вечером, в сумерках, он спускался с горы. Лень этот был не
очень удачный. Леньке пришлось много пройти пешком, попутчиков не было, он устал. Вдруг
он услышал за своей спиной скрип полозьев. Оглянувшись, он увидел, что под гору рысью
летит маленькая коренастая лошадка, запряженная в широкие башкирские розвальни. Ленька
сошел с дороги и пропустил подводу. Он обратил внимание, что возница - безусый
горбоносый старик в овчинном тулупе - дремлет. Заметив это, он побежал за санями с
намерением вскочить на полозья. Обут он был в легкие татарские сапоги с голенищами,
подбитые изнутри козьим мехом. Эти сапоги ему подарили комсомольцы. Он очень любил и
берег их.
На полном ходу, когда лошадь с разбегу понесла вскачь, он вскочил на концы полозьев.
В эту минуту сани подбросило на ухабе, левая Ленькина нога соскользнула и попала под
полоз. От сильной боли он на несколько секунд потерял сознание. Очнувшись, он увидел себя
сидящим в снегу - посреди дороги. На левой ноге его болтались остатки голенища и грязные
лохмотья портянки. Весь низ сапога - вместе с подошвой и каблуком - куда-то исчез.
Пересиливая боль, Ленька отправился его искать. Идти полубосым по снегу было холодно.
Тем не менее он искал свой опорок до темноты, пока не заболели глаза. Но так и не нашел его.
По-видимому, его или отбросило в сторону, в поле, или он прицепился к полозу и уехал
неизвестно куда.
От огорчения Ленька готов был плакать. Он присел у дороги, разорвал по шву голенище
и обмотал им больную, уже распухшую ногу.
Поздно за полночь, хромая, доплелся он до какой-то деревни. Постучал в первую
попавшуюся избу, попросился ночевать. Не особенно охотно его впустили. Ночью он
проснулся от холода. Его трясла лихорадка. Болела голова, болели спина, поясница... Дышать
было трудно, - горло словно веревкой было перетянуто... Он потерял память.
Никто не лечил его. Но люди, к которым он попал, оказались хорошими, добрыми
людьми.
В солнечный весенний день Ленька очнулся, открыл глаза и увидел возле себя
немолодую, очень смуглую женщину с глиняным кувшином в руках. Ленька закашлялся.
- А ну-кася, выпей-ка молочка, - сказала женщина.
Ленька прильнул губами к теплой щербатой крынке и долго, не отрываясь, пил
душистое, пахнущее дымом топленое молоко.
Потом он опять забылся. Просыпаясь, он видел возле себя все то же доброе, смуглое,
почти коричневое лицо. Он пил молоко. Кашель душил его уже не так сильно.
Он выздоровел. Чем он хворал, в то время не знали ни он сам, ни те, кто за ним ухаживал.
Много лет спустя Леньку просвечивали рентгеном. И врач, который разглядывал на экране его
грудную клетку, заметил, что у него был плеврит, и спросил, когда это было. Ленька не
помнил, чтобы у него был плеврит, и, подумав, сказал, что, наверное, это было в двадцатом
году.
- Плеврит великолепно зарубцевался, - сказал врач и поинтересовался, кто именно лечил
Леньку, какой профессор.
- Лечил меня не профессор, - сказал Ленька, - лечила меня Марья Петровна
Кувшинникова, бедная, неграмотная крестьянка...
О Марье Петровне и Василии Емельяновиче Кувшинниковых он сохранил на всю жизнь
добрую, благодарную память. Эти люди, которые спасли ему жизнь, не позволили ему и после
выздоровления их покинуть. Они предложили ему работать у них.
Ленька остался. Кувшинниковы жили одни. Единственный сын их служил в Красной